Вдвоем, они вскарабкались на пригорок. В первое мгновение им показалось, что две школы и публичный зал совсем рядом – дома словно шагнули в их сторону. Всё остальное просто исчезло – баки для хранения сакэ, пустующие армейские бараки, даже пожарная станция и сосны кругом. Прямо перед ними возвышалась насыпь хансинской железнодорожной ветки. У национальной дороги сцепились вместе и замерли три легковых автомобиля. По-видимому, пламя сожрало городские кварталы у подножья горы Роккё. Дальняя сторона была вся в дыму. Во многих местах еще бушевало пламя, иногда раздавался гулкий хлопок еще не взорвавшегося заряда - а может быть, бомбы замедленного действия. С грубым свистом, похожим на вой студеного зимнего ветра, вихрь пронес по воздуху рваный кусок листового цинка. Он почувствовал, как Сецуко вцепилась ему в спину. Он сказал ей: "Это место словно вычистило, надо же. Смотри…здесь же было здание муниципалитета. Помнишь, мы ходили сюда обедать?" Он пытался разговорить сестренку, но та не отвечала. Сказав "Подожди минутку", он подвернул штанины и отправился вдоль насыпи к догорающим руинам. От речного вокзала остался только остов крыши, храм перед ним тоже сгорел, оставив после себя только чашу для омовения. Людей становилось больше – и все семьями. Убитые горем и усталостью, люди сидели на обочине, опустив головы, с неподвижными лицами - только рты двигались в разговоре. На тлеющих углях кипятился чайник, пеклась усохшая картошка. Чуть дальше по направлению к горам, справа от дороги, стояли две сосны – те самые, со стволами, расходящимися от земли, как большая буква "V". Мамы не было. Собравшиеся у речного берега люди что-то разглядывали. Он подошёл и тоже взглянул. Воды в реке больше не было. Опустевшее русло было завалено трупами задохнувшихся в дыму - лицами книзу, с раскинутыми руками. Сейта уже чувствовал, что мама могла быть и среди них.
После рождения Сецуко у мамы начались проблемы с сердцем. Среди ночи у нее начинался приступ и Сейта лил маме на грудь ледяную воду. Когда боль становилась нестерпимой, мама садилась в кровати, опираясь на гору из подушек, которые сооружал Сейта. Даже через халат он видел, как ее левая грудь вздрагивает от учащенного сердцебиения; лечилась она, в основном, китайскими травами, принимая красный порошок по утрам и вечерам. Ее запястье было таким тонким, что его можно было дважды охватить ладонью. Он заранее отправил маму в убежище, потому что она не могла бежать, но если пожар проник внутрь, убежище могло стать маминой могилой. Будучи в неведении, Сейта упрекал себя в том, что сбежал, возможно, оставив маму в опасности – ведь все подходы к убежищу были отрезаны огнем. Но даже если бы он как-то пробился к ней, изменило бы это хоть что-нибудь? "Вы с Сецуко бегите в безопасное место, а мама как-нибудь справится сама. Если я не сберегу вас, что я скажу вашему отцу? Ты понял, не так ли?" – говорила его мама в шутливой манере.
