Безжалостные приступы диареи продолжались. Его ноги, раз и навсегда скрюченные, тряслись, когда он поднимался, опираясь на дверь с уже сорванной дверной ручкой; когда он ковылял в уборную, нащупывая стену одной рукой, вялый, словно сдутый аэростат. В конце концов он возвращался в привычную позу, не требовавшую движений бедрами - спиной к бетонной колонне. И вновь приступ поноса накрывал его. Сидя в желтоватой жиже, мальчик сгорал от беспомощного стыда; тело не реагировало на желание немедленно сбежать. Не в силах что-то сделать, он пытался скрыть грех, нагребая мелкий песок и пыль с пола, но руки не слушались, и люди, смотревшие на него, наверное, думали, что беспризорник сошёл с ума от голода и играет с собственным жидким калом.
Голод ушел, с ним и жажда. Подбородок тяжело лёг на грудь. "О боже, он такой грязный", "Может, он уже умер?", "Позорище какое, американские военные вот-вот прибудут, а тут…" Только его уши все еще жили, различая звуки. Внезапно подступившая долгая тишина ночи, стук деревянных башмаков-гэта, эхом разносящийся по вокзалу, грохот состава, чьи-то срывающиеся на бег шаги, плач потерявшегося ребенка, густой мужской шёпот совсем рядом, недовольный ропот станционных служащих, в сердцах опорожняющих вёдра с грязной водой. Какой сегодня день, как давно я здесь? Какой сегодня день? Его чувства на мгновение проснулись – как раз в тот момент, когда тело начало валиться корпусом вперед, а затем вбок. Взгляд лежащего остановился в одной точке, пылинки у рта лишь слегка шевельнулись от дыхания. И вновь эта мысль, самая последняя для Сейты - какой сегодня день? Какой сегодня день?…
Глубоко за полночь, 21 сентября 1945 года – за день до того, как был оглашен "Генеральный план по защите сирот военного времени" – вокзальный служащий, досматривавший завшивленные лохмотья умершего мальчика с опасливой неохотой, нашёл у него за поясом жестянку от леденцов; он попытался открыть крышку, но та не поддалась, наверное, из-за ржавчины. "По-твоему, что это такое?" "Да дрянь какая-нибудь…выкинь, да и всё. Смотри-ка, и этот уже почти готов. Видно по глазам, у них взгляд пустой. Как увидел - считай, покойник." - ответил его напарник, вглядываясь в поникшее лицо сироты, по возрасту – даже младше Сейты. Железнодорожник присел возле умершего – тело, даже не укрытое циновками, оставалось на вокзале в ожидании похоронной команды. Жестянка в руках нервировала его. Он встряхнул ее; что-то загремело внутри. Служащий размахнулся, словно играя в бейсбол, и зашвырнул коробочку в темноту пепелища перед зданием вокзала. Крышка отскочила; на землю просыпался белый порошок и фрагменты трех косточек. Шум потревожил светляков, уснувших в траве. Букашки, десятка два или три, некоторое время летали туда-сюда, то зажигая, то гася фонарики. Потом всё стихло.
