У Пушкиных «в спокойной семейной обстановке», по словам Никиты Долгушина, Рудольф нашел «не только санкт-петербургские традиции, но домашнее окружение и мир балета, вокруг которого все вращалось». Такая же атмосфера царила в других домах, где он бывал, — у Волькенштейнов, Пажи, Романковых. Они с Пушкиным слушали музыку, вели оживленные споры с артистами и танцовщиками, которые регулярно заходили на чай. Говорили в основном о балете. «Все разговоры были о том, какой спектакль ты ходил смотреть, кто танцевал, что тебе понравилось, а что нет, как, по-твоему, можно было бы сделать лучше, — рассказывает Барышников, тоже живший у Пушкиных с начала 60-х годов, когда учился в Вагановской школе. — Никто не обсуждал колорит Рубенса или тонкости и величие Шенберга. Стол всегда был полон еды, красиво сервирован — графины с вином, водкой, подсвечники, деликатесы. Атмосфера была очень теплой. [Ксения] была великолепной кулинаркой. Они с мужем редко ходили в рестораны. Все было свежее, с рынка».
Бездетные Пушкины относились к Рудольфу, как к сыну. «Махмудка», — шутливо называли они его распространенным у татар именем. Балерина Кировского Алла Шелест однажды увидела, как Рудольф сидит на полу с игрушечным поездом. «Рудольф играет», — заговорщицким шепотом предупредил ее Пушкин.
Пушкин, которому был тогда пятьдесят один год, и его сорокатрехлетняя жена составляли полнейший контраст. В отличие от спокойного, «похожего на сфинкса» Пушкина с мягкими манерами, Ксения была энергичной, почти по-мужски властной. «Она больше смахивала на боксера, чем на танцовщицу», — довольно беспощадно замечает Мения. Но для Рудольфа Ксана, как он ее называл, оставалась «прелестной женщиной с редким даром заставлять всех окружающих чувствовать себя лучше в тот самый миг, как входила в комнату; она могла схватить тебя за шиворот, слегка встряхнуть, рассмешить, и тебе сразу же становилось легче и веселей». Ксения недавно оставила Кировский после долгой, пусть даже не слишком заметной карьеры, — «довольно неуклюжая балерина, но с хорошим прыжком», по мнению одного ее коллеги. Таким образом, у нее оказалось свободное время, которое она уделяла Рудольфу, ревностно и ревниво оберегая его от любых отвлекающих дел. Она готовила, убирала, ухаживала за ним и, подобно его матери, славилась своими пирогами и тортами. Но на этом их сходство заканчивалось. «Она ему все прощала, — говорит Сильва Лон, — и он всегда делал то, что хотел. Это лишь осложнило его и без того трудный характер. Он попросту заявлял: «Я хочу». Любе Романковой, чьи родители входили в число ближайших друзей Пушкиных, было ясно, что Ксения «любила его деспотичной материнской, а может быть, и не только материнской любовью. Муж был намного старше ее, и, по-моему, она была готова сделать для Рудольфа все, что угодно».
