Позже в том же году во время белых ночей, когда в городе светло с сумерек до рассвета, они репетировали свой торжественный выход в жете>377 на широкой площади перед Зимним дворцом. Его величие было вполне подходящим фоном для обучающихся балетных принцев.
Одноклассники Рудольфа редко высовывались за пределы училища и еще реже проникали в Кировский театр. Но Рудольф не мог подавить любознательность, равно как и следовать примеру других. Когда он не присутствовал в Кировском, то оказывался в Эрмитаже, в филармонии, в Пушкинском или в Горьковском театрах. Он мог высидеть что угодно, вплоть до агитационно-пропагандистских сказок о коллективах, тракторах и с энтузиазмом работающих на них крестьянах. «Не важно, что они говорят, — сказал он сопровождавшему его как-то раз Стефанши. — Меня интересует только их техника». Его увлекали все виды искусства, которые он считал столь же взаимосвязанными, как мириады составляющих Ленинград островов. В первую очередь это относится к двум страстным его увлечениям — музыке и танцу. Дома по радио музыку передавали главным образом «по случаю смерти какого-нибудь важного деятеля». Но часто посещая филармонию, бывшее Дворянское собрание, где Чайковский и Римский-Корсаков впервые исполняли свои ранние произведения, Рудольф обнаружил, «в какой степени музыка может нести чистую радость, доставлять странное, почти смертельное наслаждение». Он начал также разбираться в музыке. Преклонялся перед Бахом, Бетховеном, из советских композиторов предпочитал Шостаковича и Прокофьева и, кроме Скрябина и Чайковского (исключительно балетная музыка), не любил почти всех русских композиторов, особенно Рахманинова. Его музыка, утверждал Рудольф, «пахнет русскими сарафанами», ее сильный национальный колорит отвращал его.
Жажда экзотики привлекла его к Мении Мартинес, ставшей первым и единственным близким школьным другом Рудольфа. Открытая, непредсказуемая, экспансивная от природы Мартинес была первой в училище кубинской ученицей. Мения в обтягивающих бриджах, со светло-каштановыми кудрявыми волосами, выбивающимися из-под заколок, наигрывала на гитаре кубинские песни, порой и без аккомпанемента танцевала босиком в спальнях. «Она показывала афро-кубинские танцы, и всем девочкам хотелось ей подражать», — вспоминает Татьяна Легат. Будучи одаренной певицей с контральто, Мартинес регулярно давала концерты в училище, а вскоре стала появляться и в Доме культуры Первой пятилетки, напротив Кировского театра. «Поющая танцовщица была невероятным явлением в те времена, — замечает Никита Долгушин, через четыре десятилетия живо вспоминая Мартинес. — Она делала особый макияж, который мы считали западным. Обводка ее глаз не имела ничего общего с нашими черточками на веках. Она носила эффектные серьги, плотно обтягивающие кубинские платья с оборками». Ее тропическое происхождение интриговало Рудольфа. Она часто надевала по две кофты и никогда не снимала теплые гетры в балетном классе — такой привилегией никто из учеников не пользовался. Тот факт, что Мения говорила по-русски с запинками и с испанским акцентом, добавлял ей привлекательности. «Она была сумасшедшая и не такая, как все. Рудольфу это нравилось», — говорит тоже очарованный ею Стефанши.
