Другим любимцем был Игорь Бельский, ведущий характерный танцовщик Кировского театра. Экспрессивный, с богатым воображением, он изумлял учеников, демонстрируя разнообразные движения из известных балетов. Характерный танец был одной из отличительных особенностей программы, его богатый репертуар, вдохновленный народными танцевальными традициями, Рудольф изучил еще ребенком. Вполне естественно, что он привязался к преподавателю истории искусств, сотруднику из Эрмитажа, который предпочитал свои лекции проводить в картинных галереях. Рудольфа привлекли нежные мадонны итальянских мастеров, буйные мазки Ван-Гога, и он вскоре стал посещать Эрмитаж в одиночестве по воскресеньям, в свой единственный свободный день.
Он попал и под обаяние Мариетты Франгопуло, тридцатилетней ветеранки Кировского театра и бывшей одноклассницы Баланчина. Франгопуло руководила крошечным школьным музеем, хранившим программки, костюмы, альбомы со старыми фотографиями, которые дали Рудольфу первое настоящее представление об истории балета. Поскольку в школьной программе истории западноевропейского балета уделялась лишь незначительная часть времени (из-за «безжизненных форм и пустых модернистских постановок»), Франгопуло с большим удовольствием делилась с учениками всеми скудными сведениями, какие могла раздобыть.
Из всех преподавателей, с кем Рудольф познакомился в первую неделю пребывания в школе, больше всех его разочаровал балетный педагог. Счастливая цепочка, начавшаяся с Удальцовой и Войтович, резко оборвалась на Валентине Ивановиче Щелкове, плотном директоре училища с решительно поджатыми губами, с которым Рудольф встретился в свой первый день в Ленинграде. Придираясь к нему по любому поводу без каких-либо явных причин, Шелков, казалось, задался целью отослать его с первым же поездом обратно в Уфу. «Не будет особым преувеличением сказать, что Шелков просто не выносил Руди, — вспоминает одноклассник Александр (Саша) Минц. — У Руди был такой резкий характер, что он просто не умещался в рамках школьной политики Шелкова».
Поскольку Костровицкая разглядела в Рудольфе потенциал великого танцовщика, Шелков все же определил его в шестой класс — просто на случай, вдруг она не ошиблась, — но видел перед собой лишь необученного мальчишку из провинции, не имевшего никакого понятия о балете, тогда как сам директор не имел понятия, как с ним обращаться. В классе он ставил Рудольфа позади всех, игнорировал, а потом напоминал о благодарности. «Не забывайте, что вы здесь по доброте нашего сердца и по милости школы», — усмехался он со злобной радостью, наверняка знакомой Оливеру Твисту. Порой Шелков высмеивал Рудольфа в присутствии других, называя деревенщиной. Время от времени ему удавалось довести Рудольфа до слез, но, если он надеялся, что тот сдастся, нельзя было придумать более неудачной стратегии. «Он управлял с помощью дисциплины, — говорит бывший воспитанник военизированного балетного класса Шелкова. — Единственное, что его радовало, — вид учеников в униформе». Рудольф хорошо понял, что Шелков мало чему может его научить. «Он начальник, а не балетный педагог», — проницательно объявил он Стефанши.
