За последний год крутой нрав, напыщенные тирады и бред Калеба резко стихли, как будто убийство Гри чудесным образом излечило особый вид безумия Калеба. Казалось, что Калеб обрел, наконец, определенный душевный покой, словно застрелив ее, он достиг цели всей своей жизни.
Если Сет упоминал Гри, он сердился и незамедлительно бил его по лицу, но после их отъезда из Западной Вирджинии, сильные побои уже не возобновлялись, и Калеб все реже и реже разражался тирадами о Рут. Мысль, что они на самом деле братья, стала для Калеба настоящей бредовой идеей, и, казалось, он на самом деле считал, что между ними всего четыре года разницы, хотя Сет догадывался, что она была ближе к сорока. Время от времени Калеб ласково ерошил его волосы и почти всегда называл его «братишка». Самое странное, что в этих жестах была подлинная нежность, будто Сет действительно был любимым младшим братом Калеба, и иногда, стыдясь и досадуя, Сет позволял себе в это верить.
По большей части, Сет убедил себя в том, что его ни капли не волнует желание Калеба притворяться братьями. Эта передышка от ежедневных побоев стала для него таким счастьем, что Сет никогда не возражал. Когда Калеб говорил: «Мой младший брат будет жареный сыр, а я буду…», Сет не спорил. Он сидел с абсолютно пустым лицом, будто то, что они братья с сорокалетней разницей в возрасте, это самая обычная вещь на свете. Временами, когда незнакомцы или официантки в закусочных странно на них поглядывали, Сету даже хотелось оправдать, почти защитить Калеба, что ужасно его смущало.
Когда Калеб возвращался к грузовику или в номер мотеля после вечерних пьянок, он ложился спать, снова и снова бормоча о том, как он наконец-то вырезал раковую опухоль из тела своей семьи, как он истребил зло и спас Сета от вечного проклятья. А в это время, Сет изо всех сил зажмуривал глаза и сжимал кулаки. Его трясло от переполняющей его яростной и острой ненависти к Калебу, кипящей и бушующей в его юном теле. Он представлял себе, как убивает Калеба или вырывает из его рук руль, когда тот ведет грузовик по шоссе, и убивает их обоих. Он представлял себе, как берет молоток и вгоняет его глубоко в голову Калеба, пока тот спит. Он находил мучительное, но всепоглощающее удовольствие в том, чтобы представлять себе все способы, которыми он мог отомстить за смерть Гризельды. Но ему было всего четырнадцать лет, и он не был убийцей. Мечты о мести не выливались в действия, только в непрерывное, кипящее, жгучее отчаяние.
