В наследство от этого строя мы получили расчлененный мир, где для удобства сложения и вычитания сердце отделено от головы, голова от рук, слово от дела, труд от потребления, мышление от практики, земля разделена межами, а человечество — границами.
Но атомный век, ломая границы времени и пространства, несет с собой неизбежную ломку старых категорий.
Наделив человека небывалой властью над силами природы, он поставил его в небывало строгую зависимость от природных закономерностей, сократил расстояние между наукой и производством, мышлением и практикой, все отчетливее выявляя неделимость мира, единство природы и человека.
Природа всегда была для человека не только источником средств к существованию, но и университетом. В поте лица своего осваивал он ее законы и одновременно познавал самого себя, все больше становился человеком.
И вот теперь стоит он на пороге вселенной. С трепетом и надеждой всматривается в бесконечно далекие миры. Что ждет его там, за пределами матери-земли?
Его разум — наука — говорит ему, что жизнь во вселенной — необычайная редкость. Подсчитано, что на миллион звезд лишь одна может быть окружена планетами, где возможны условия для жизни.
И с новым чувством оглядывает человек с этой высоты свою сине-зеленую колыбель с ее полями и океанами, травами и деревьями, рыбами, птицами и животными…
Я снова вижу, как обработчики, не понимая, насколько отвратительна эта забава, носятся с отрубленной головой зубатки на канате, как Серов, которому я обязан жизнью, водит по палубе морскую лисицу. И мне почему-то хочется рядом с портретами великих испытателей природы — Дарвина и Павлова, Пастера и Сеченова — повесить в матросской столовой цветные изображения бессловесных рыб с описанием их биологических особенностей и образа жизни, наподобие тех, что я видел в атласе у технолога… И на память приходят удивительные в своей человеческой нежности строки русского поэта, чьим именем назван наш траулер:
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Разве наука и поэзия, каждая на своем языке, не говорят об одном и том же?
— Привет начальству!
В рубку, опираясь на палку и волоча ногу, входит второй механик Слава Караваев. Огромного роста, с хитроватым круглым лицом, он похож на киноактера Андреева.
Доктор велел ему лежать. Но уже на вторые сутки Караваев на руках спустился по крутому трапу в машину и заступил на вахту. В ответ на наши расспросы он деловито спускает штаны, предоставляя нам возможность полюбоваться черным кровоподтеком на внутренней стороне бедра.
