– А как же?! – широко ухмыльнулся боярин Морозов.
– И что же теперь?
– Я бы рад забрать тебя домой, – с грустью признал Борис Иванович. – Да токмо, боюсь, на слово мне никто не поверит, что волю царскую исполняю. А Разбойный приказ вольную тебе не подписывает, на решение Боярской думы ссылаясь… Даже сам царь ему не указ! – обреченно развел кравчий руками. – Все, что в силах моих, так это письмо из рук в руки передать.
– Письмо? – эхом отозвалась Мария.
– Я здесь еще дней пять пробуду, – сказал боярин. – Так что пиши не торопясь, чего токмо не пожелаешь. Перед отъездом заберу. Ну, и из дыры этой… – Борис Иванович обвел взглядом крестьянский двор. – Из сей конуры в нормальный дом тебя переселить попробую.
15 октября 1617 года
Москва, Кремль, царские покои
Государя Михаила Федоровича уже начали разоблачать ко сну, когда в дверь вошел молодой еще, безбородый рында и с поклоном доложил:
– Прощения просим, государь, но к тебе боярский сын рвется. Сказывает, поручение твое важное исполнил и обязан доложить без промедления. Речет себя кравчим твоим, однако же я его нико…
– Зови! – перебил телохранителя правитель всея Руси и махнул рукой на слуг: – Оставьте нас с гостем!
Царские холопы послушались и отступили, оставив Михаила в исподней шелковой рубахе и вышитых войлочных сапожках.
– Доброго тебе вечера, царь-батюшка! – вошел в горницу конопатый и остролицый, загоревший до смуглости боярин, в котором царь не сразу признал своего воспитанника. За минувшие полгода тот несколько осунулся, русые вихры распрямились, вместо шитой одежды на нем висел великоватый и вдобавок поношенный зипун с каракулевым воротом, на ногах темнели засаленные суконные штаны и яловые сапоги. Однако смотрел боярин Морозов весело, походка у него была бодрая. – Надеюсь, ты еще не ужинал? Я бы сейчас от службы своей не отказался!
– Запомните сего боярина, служивые, – сказал ему за спину Михаил Федорович. – Сие есть мой кравчий, лучший и доверенный. Впускать его в любое время дня и ночи!
– Да, государь, – ответили от дверей рынды.
– Передайте холопам, пусть сидра и белорыбицы копченой принесут.
– Да! – вскинул большой палец Борис Иванович.
– Сей миг, государь…
Створки затворились. Кравчий оглянулся, затем вытянул из-за пазухи тугой сверток, перетянутый алой нитью, и передал Михаилу.
Юный царь спешно отошел к столу, на котором светил канделябр с тремя ароматными восковыми свечами, а кравчий нахально уселся на скамью – государев воспитанник издавна позволял себе вольности, за которые иные князья могли бы и в ссылку загреметь.
