— А где ты была в последнее время? Что тебе запомнилось? — Они не виделись полтора месяца. — Я ходила с Тамарой … в консерваторию. — Ты должна называть ее мамой, — сказала тетя Оля. — Там играл оркестр и роялист, — оживилась Женя. — Кто — кто? — Не поняла Оля. — Наверное, пианист. Роялистами назывались сторонники короля во время Французской Революции. Ты что — нибудь о ней читала? — Нет, — призналась Женя. — Пора бы уже, матушка. — Вера, как показалось ей, с укором взглянула на бабушку. — А что ты делаешь после уроков? — Гуляю по Сретенке, — уклончиво ответила Женя. Она бы не нашла слов рассказать, что думает и чувствует, и вдруг выпалила: — В Просвирнином переулке… там есть одна церковь. Почему она заколочена, разрушена, скоро вообще в мусорную кучу превратится?
Тети переглянулись.
— Это безобразие, — раскраснелась обычно немногословная тетя Оля. — Людям некуда придти за утешением. У многих погибли близкие на войне, и вообще…
Женя слушала их и думала, почему они почти ничего не говорят о деде — разве только, что она, Женя, хоть и не видела его живым, должна знать о нем, любить его память. Они собрались здесь потому, что они одна семья. «Ничего, пусть дедушка Саша услышит из — под земли, что на свете стряслось после него». — Жене теперь все чаще приходили в голову взрослые мысли.
А что нанизывать бисер слов, когда они сделали, выполнили главное, отдали долг брату и даже больше — помогали вдове, тянули его непутевую, угрюмую дочь, а теперь растят внучку.
Женя и представить такого не могла, что видит тетю Веру живой в последний раз. Как срытое в недальнем будущем еврейское кладбище, ее жизнь покатится совсем в другую сторону. Детство, собственно, кончится.
