— Откуда ты знаешь, кто я? Ты же не видишь!
— Я чувствую тебя. От тебя разит слонами, львами и тиграми. Расстегни рубашку. Я нужна тебе. Не бойся. Мои иголки чистые, как пальцы врача. Я разрисую тебя и снова буду ждать следующего, кто пройдёт долгий путь, чтобы разыскать меня. А когда-нибудь — может, до той поры минует сотня вёсен — я просто уйду в лес, туда, где растут грибы, белые и бледные, и лягу на землю. А когда сойдёт снег, на том месте не останется ничего. Только расцветёт крошечный василёк.
Уильям Фелпс начал расстёгивать манжеты.
— Мне ведомо далёкое прошлое, единственное настоящее и будущее, которое всегда дальше прошлого, — прошептала старуха. Взгляд её слепых глаз был прикован к пустоте, лицо обращено к гостю, которого она не могла видеть. — Все они — на моём теле. И я нарисую их на твоём. Ты будешь единственный настоящий Человек в Картинках во всём мире. Я подарю тебе особенные рисунки, ты никогда не сможешь их забыть. Картины будущего появятся на твоём теле.
Её иголка вонзилась в его кожу.
Той же ночью он примчался назад, опьянённый ужасом и восторгом. О, как быстро старая ведьма-грязнуля покрыла его разноцветными красками, исколола узорами. Целый день, очень длинный день, жалила его серебряная змея, а к вечеру его тело превратилось в портретную галерею. Он выглядел так, словно попал под типографский пресс и превратился в живую гравюру. Тролли и кроваво-красные динозавры, словно трико, облепили его.
— Гляди! — крикнул он жене и расстегнул рубашку.
Элизабет подняла голову от туалетного столика, уставленного косметикой, и посмотрела на мужа. Он стоял посреди их трейлера, их дома на колёсах, и лампочка без абажура освещала его грудь, покрытую невероятными узорами. Когда он сгибал руки, полудевы-полукозы на его бицепсах принимались скакать. Его жирные подбородки служили пристанищем заблудшим душам: стоило ему пошевелить головой, и бесчисленные множества крошечных скорпионов, жуков, мышей сталкивались, цеплялись, прятались, высовывались на миг, чтобы тут же снова исчезнуть…
— Боже, — произнесла Элизабет. — Я — жена циркового уродца.
И она выбежала из трейлера, оставив мужа наедине с зеркалом. Зачем он пошёл на это, зачем позволил разрисовать себя? Конечно, чтобы не остаться без работы, но не только. Гораздо больше ему хотелось прикрыть жир, который пропитал его до костей. Спрятать его под покровом красок и чудес, спрятать от Элизабет, а главное — от себя самого.
