- Вы знаете, что я могу вас повесить, - часто говорил Стрельников своим жертвам. - Военный трибунал сделает все, что я прикажу!
Заключенному это было слишком хорошо известно.
- Что ж, хорошо, - обычно продолжал прокурор, - признайтесь или через неделю вас повесят, как собаку!
На допросах он прибегал ко лжи и вероломству без всякого зазрения совести.
- Так вы не хотите давать показаний? Очень хорошо. Вы решили пожертвовать собой, чтобы спасти людей, которые признали свою вину и выдали вас с головой. Прочтите это.
Инквизитор показывал заключенному фальшивые показания, фальшивые с начала до конца, с поддельными подписями и подложными уликами, содержащие все то, в чем Стрельников хотел заставить его сознаться.
Временами прокурор применял также другие, если возможно, еще более зверские способы. Позволив молодому супругу мельком увидеть свою жену, тоже арестованную, изможденную и больную, он говорил:
- Вам надо лишь прекратить бессмысленное запирательство, и вы оба будете выпущены на свободу.
Иногда этот Торквемада деспотизма сочетал жестокость, обман и ложь в цинической, коварной комбинации.
- Не хочу губить вас. Я сам отец. У меня тоже есть дочка, такая же, как ваша, - сказал он одной молодой женщине П. в Киеве в 1881 году. - Меня глубоко трогает ваша юность. Дайте мне спасти вас от верной смерти.
Молодая женщина все же отказывалась давать показания.
Тогда Стрельников приказал ввести ее отца, седовласого старика, нежно любившего свою дочь, и яркими красками обрисовал ему опасность положения дочери и страшные обвинения, тяготеющие над ней.
- Она умрет, умрет позорной смертью в расцвете лет! - воскликнул прокурор. - Ничто не может ее спасти, кроме полного признания и искреннего раскаяния. Но я не в силах побудить ее к этому. Попытайтесь вы. Просите ее, умоляйте на коленях, если это необходимо!
И несчастный старик, охваченный ужасом, рыдая, падает перед дочерью на колени и молит пожалеть его седины и не убивать горем. А дочь, закрывая лицо руками, чтобы не видеть это страшное зрелище, пытается убежать из комнаты.
Для отца и дочери это была трагедия, но Стрельников играл лишь гнусную комедию, с его стороны это была хитрая уловка, чтобы исторгнуть у П. какие-либо признания, ибо у него не имелось против нее ни одной улики.
Молодой и не очень опытный человек легко может попасться в одну из этих предательски расставленных ловушек, и у него вдруг невольно вырвется лишнее слово или ненужная подробность. Но как только ошибка осознана, она вызывает жгучее раскаяние. Возможно, то, что он сказал, просто пустяк, мелочь. Но это не важно. Возбужденное воображение, видящее все в чудовищно преувеличенном свете и вызывающее фантастические представления о возможных последствиях, еще ухудшает его состояние. Несчастного узника преследует страх, он боится, что погубил товарища и предал общее дело. Надо прочитать записки Худякова, чистосердечного и честного человека, который на процессе Каракозова вел себя с величайшей твердостью, чтобы понять, какой ад может вызвать такое представление в душе впечатлительного и благородного человека. Ничто не может быть страшнее беспощадного самобичевания, ужасных терзаний, тем более невыносимых, что в полном одиночестве заключенного они могут длиться месяцами. Возле него нет ни одной доброй души, чтобы сказать ему слово утешения, ни чуткого друга, чтобы показать ему, как незначительна допущенная им ошибка.
