Тем не менее, он послал гуда слугу. Вернувшись, тот доложил
— Там даже заделали замочную скважину. Внутри очень много народу, а снаружи дом окружен стражниками.
«Похоже, что она понимает, как вести себя. Действительно, следует быть осторожным. Даже в Японии, где все мне привычно, в поисках любовных приключений надо многого опасаться, а тем более нехорошо, если в чужой стране обо мне пойдет слава ловеласа», — подумал Тюнагон.
Успокоившись, он вернулся домой.
12
Указанное место Чанли соответствовало западной части японской столицы[122]. На третью ночь после таинственного свидания Тюнагон отправился гуда и спросил, как ему было велено, но ему ответили: «Никто в округе о таких людях не слышал». Он попытался осторожно заглянуть в дом, но никого, похожего на императрицу, не увидел. Он был в растерянности, грудь у него стеснило. Он опять послал слугу в Шаньинь, но императрица приняла необходимые меры и дом был пуст. Даже в Японии, где Тюнагону было все известно, невозможно было отыскать человека, если он хотел скрыться. Тем более что он, иноземец, приехавший на некоторое время, не знал здешних обычаев и не догадывался, как люди вели себя в подобных обстоятельствах. Он не хотел, чтобы о нем начали судачить: «Откуда только выискался такой повеса?» Возможности отыскать императрицу у него не было. Он беспрестанно посылал слугу в Чанли, но никто ничего не мог ему сообщить.
Тюнагон ни на мгновение не мог забыть императрицу и ни в чем не находил утешения. Он сосредоточенно думал только о ней и донельзя страдал.
«По бурному морю,
До нитки промокнув,
Сюда я прибыл,
Чтобы на горных тропах
Любви заблудиться», —
сложил он.
Тюнагон оставался погруженным в мрачные думы. Все вокруг отмечали, что он впал в уныние и осунулся.
«Прибыв сюда, Тюнагон некоторое время дивился необычным порядкам, — думал Третий принц. — Но жить в чужой стране нелегко, и он все больше и больше тоскует по родине».
Это было естественно, и принц жалел Тюнагона.
Как-то раз он сказал матери:
— Жизнь в нашей стране для Тюнагона, кажется, тягостна. Он старается не показывать виду, но скрыть этого нельзя. Неужели ему так невесело в Танском государстве?
На глазах его показались слезы, и он тяжело вздохнул.
Грудь у императрицы затрепетала. «Как ни безупречен Тюнагон, но я императрица. Как я могла, словно во сне, завязать отношения с чужеземцем?» — терзалась она. Императрица убеждала себя, что нельзя было избежать судьбы, но чувствовала неясный страх. После возвращения из Шаньинь она ничего не ела. Время шло, и императрица поняла, что она не такова, как обычно
