— Вот видите, — завершил Седых, — а вы говорите, что не связаны с диссидентами и сионистами, а сами знаете и академика Андрея Сахарова, и Гольдфарба, и его сыночка. Наверное, и еще что-то можете вспомнить. Надо вам свои связи пересмотреть[3].
Стоит ли говорить, как эти беседы подействовали на меня? Я питал тогда себя иллюзиями, что ничего нет важнее на свете, чем самоотверженная работа в лаборатории, что мои книжки помогают воспитывать из школьников и студентов новых полезных обществу специалистов. Я любил читать лекции, и мне грезилось, что и это важно. Наконец, надо сказать это твердо и без всяких умолчаний, — я не был партийным, но и не был аполитичным или, хуже того, антипартийным. Я был твердо убежден, что, несмотря на трудности, страна идет правильным путем, преодолевает страшное прошлое, о котором я, может быть, знал побольше, чем простой житель страны. И, конечно, как я уже писал выше, сотрудники аппарата ЦК партии Ю. В. Седых, Л. И. Бабенко, В. Г. Козлов получали достаточно полную информацию о положении дел в стране. Я считал, что работники министерств и госкомитетов предпочитают идти протоптанными тропками, иметь поменьше головной боли и потому стопорят все начинания, но аппаратчики из ЦК представлялись мне людьми прогрессивными. Я, конечно, недостаточно близко знал верхний уровень — я встречался лишь десяток раз с членами Политбюро Полянским и Кулаковым. Однако Полянский нравился мне тем, что он также работал на износ, чиновники Минсельхоза просто страдали от его каждодневного вмешательства в их дела. Я видел, что Полянского, впрочем как и Кулакова, живо интересовали новости мировой науки и перспективные направления биологии (считалось, и об этом прямо не раз говорилось в здании на Старой площади, что я — внештатный консультант Кулакова: раза четыре в году меня просили писать обзоры для Кулакова о последних достижениях науки, несколько раз эти обзоры — со списком литературы на нескольких языках, как это водится в серьезных обзорах, — возвращались ко мне с пометами Кулакова, и я удивлялся тому, как точны были его заметки и вопросы). Хочу еще вспомнить помощника Дмитрия Степановича Полянского — Ивана Федоровича Глотова: это был человек уникальный — подвижник, труженик и умница. Мне кажется, что и ко мне относились в ЦК хорошо. Поэтому, наверное, Юрий Васильевич Седых так открыто стал со мной говорить о вопросах, которые вряд ли были для него приятными. Я еще тогда не думал, что моя судьба уже сломана, что это только небольшой штрих, прорвавшийся именно благодаря этому благожелательному ко мне отношению. Я еще не понимал, насколько страна пропитана тяжами слежки, недоверия к людям и негласного права лезть в душу и поганить жизнь любого человека. Зато это хорошо понимали атабековы и турбины, которые и решили сыграть на том, что не было подвластно даже самым большим людям — таким, как ответственные сотрудники аппарата ЦК КПСС Седых и Козлов.
