— А что я должен сделать? — недоумеваю я.
— Ты ведь в гневе, — губы мууна дрожат в мольбе. Бессловесной мольбе о смерти, об окончании мучений.
Он напоминает мне о том, мысли о чем ушли далеко на задний план, когда на меня обрушилось такое количество трудно осмысляемой информации. Я ведь предан собственным учителем! И унижен этим Плэгасом так, что не уверен, что когда-либо смогу смыть с себя эту позорную память! Может, это и было испытанием, и благодаря ему я что-то доказал, но сейчас ослепший муун прав — я снова в гневе.
— И в таком, что с уверенностью могу сказать: ты, лорд ситхов, ничего не знаешь о гневе! — обращаюсь я к нему с нескрываемой злобой. — Именно поэтому я и пальцем тебя не трону. Ты заслужил это, исследователь страданий!
Пусть остается со своими вечными мучениями. Пусть прячется здесь за спиной Ситх’ари, слепой, беспомощный и жалкий, словно детеныш животного, если у него хватает на это совести. Пусть дальше влачит существование в позоре — он получил здесь именно то, что заслужил.
Что касается участи Дарта Сидиуса, она, похоже, здесь всецело переходит в мои руки. И если еще недавно я мог подумать, что совершенно к этому не готов, то сейчас я уверен в своем решении. Больше никто не посмеет меня использовать! Никто никогда не сделает меня своим оружием! С голокроном Дарта Плэгаса у меня самый большой запас знаний о Темной Стороне, с ними я более достойный ситх, чем кто-либо еще из ныне живущих. Осталось покончить с учителем. Есть лишь одно подходящее для него место здесь. Пирамидальная крыша Академии Ситхов виднеется за монументами склонившихся гуманоидов, угрожающе нависая над Долиной Темных Лордов. Но теперь это лишь призрачная угроза.
Покинув гробницу Бейна, я отмечаю, что видимость стала лучше, но Тьма все еще не отступила. Ориентироваться становится несколько проще, но остаток пути через Долину оказывается сложнее прежней дороги — приходится идти по сплошному нагромождению камней, острых и неустойчивых. Боли уже не остается — я попросту не чувствую своих ног, и, возможно, только сидящая во мне ярость не позволяет мне упасть на дороге и уже не встать. Когда я поднимаюсь вверх, к черной пирамиде, уже не способный даже просто стоять без винтовки, то сосредотачиваюсь на своей болезненной памяти. Полностью открываюсь той боли, той злости, тому стыду, который прежде стремился спрятать как можно дальше на задворках сознания, перекрыв ложными воспоминаниями. Правда была в словах Плэгаса — это делает ситха. Через те страдания, через кипящие теперь страсти я открываю в себе уже неизвестно какое по счету дыхание и ступаю под тяжелые своды древней Академии.
