- Солидный документ, коллега.
- Какой дали!
- Неудобно мне, Александр Иванович, вам, именно вам, нотации читать, но, к сожалению, приходится. Не стоило бы здесь, в гостинице, в присутствии иностранцев, дискредитировать звание почетного милиционера.
- Чем это?
- Извините, но от вас - как из бочки...
- Господи, ничего не изменилось! Один мой друг, самый давний и близкий друг, лет двадцать пять тому назад сформулировал жизненный закон, которым следует руководствоваться любому непривилегированному гражданину нашей страны. Звучит он примерно так: если я хоть чуть-чуть выпивши, то в отношениях с милицией труслив и беспринципен. Он прав, капитан Покатилов?
- А вы шутник, Александр Иванович, - заметил капитан Покатилов и снова раскрыл смирновскую книжечку. - Никак не разберу, кем подписано ваше удостоверение.
- Чурбановым, капитан. Чурбановым.
- Да-а... Прискорбный факт, не правда ли, Александр Иванович?
- То, что произошло с Чурбановым, капитан?
- Опять шутите, опять шутите. Прискорбный факт в том, что ваши заслуги перед милицией оценил государственный преступник Чурбанов.
- Намекаешь на то, что никаких заслуг не было?
- Да ни на что я не намекаю. Просто размышляю.
- У меня еще одно удостоверение имеется. На орден. Подписано Председателем Президиума Верховного Совета СССР Леонидом Брежневым.
- А Лаврентий Павлович вас никак не отмечал?
- Ох, если бы не закон Спиридонова! Сказал бы я тебе, капитан...
- А вы скажите. Мы ведь вдвоем.
- Но разговорчик-то ты пишешь? У меня слух хороший, а твой магнитофон - плохой, потому что шумит. Старый.
Капитан Покатилов засмеялся, вышел из-за стола и сказал пенсионеру Смирнову:
- Пойдемте. Я вас провожу до выхода.
Опять пошли по коридору. К лифту. Не оборачиваясь к идущему сзади Покатилову, невинно спросил:
- Бармен Денис - дружочек твой?
И на этот раз капитан не ответил. Посмеялся только опять.
Леню Махова побеспокоить бы. Но отдыхает сыщик. Пусть себе отдыхает. Заслужил. Смирнов сорок восьмым доехал до Сретенских ворот, по Рождественскому бульвару спустился к Трубной и на тридцать первом двинул к Остоженке. Петровский, Страстной, Тверской, Суворовский, Гоголевский скромное бульварное полукольцо. Ни привлекать, ни завлекать, ни отвлекать, - так, деревца да дома в кривой рядочек. Что же вы делаете с ним, московские бульвары? Ни обид от невысказанной только что гордыни, ни болезненной жажды поиска, ни горечи прожитого, ни обвального страха перед тем, что осталось жить самую малость... Он и Москва. И нет никого. И нет ничего. А есть непоколебимая вера, что это навсегда: он и Москва.
