В церковной апсиде сидели их жены и дети, во время скучных зимних месяцев являвшие собою объект наших бесконечных традиционных спекуляций (Почему он женился на ней? Что могло заставить ее выйти за него? Как эта парочка сумела произвести на свет таких маленьких чудовищ?). Наставники в этот погожий первый день предпочли костюмы из летней ткани, их жены достали свои шляпы. Пятеро учителей из самых молодых отсутствовали – ушли на войну. Мистер Пайк явился в форме; у бывшего курсанта военно-морского училища, видимо, сработал рефлекс, приведший его в этот день по старой памяти в Девонскую школу. Лицо у него было таким же мягким и, как всегда, выражало безысходность. Словно луна белея над щеголеватой, жестко накрахмаленной матроской, оно придавало ему вид самозванца.
Преемственность была основным принципом. Исполнялись одни и те же гимны, звучала одна и та же проповедь, делались одни и те же объявления. Случился лишь один сюрприз: «на определенный период» – тогда эта фраза вошла в моду – исчезли девушки-горничные. Однако преемственность всячески подчеркивалась: не возобновление, а продолжение воспитания юношества в духе нерушимых традиций Девонской школы.
Я – быть может, я один – знал, что это неправда. Прежний Девон утек сквозь пальцы за эти недооцененные жаркие месяцы. Традиции были порушены, стандарты снижены, все правила забыты. В те ослепительные дни манкирования учебой мы никогда не думали о том, к чему нас снова призывали теперь во вступительной проповеди: «Чем Мы Обязаны Девонской Школе?» Мы думали о себе, о том, чем обязан Девон нам, и брали от него все это и гораздо больше. Для службы был выбран гимн «Дорогой Господь и Отец человечества, прости нам наши неразумные пути»[12], которого мы не слышали ни разу за все лето. У нас в ходу была другая музыка – цыганская, вольная, которая вела нас, не прощенных, как раз неразумными путями. И я был этому рад, я почти встроился за лето в ее бренчащий танцевальный дерзкий ритм.
Однако все это закончилось в длинных лучах заходящего солнца, там, на дереве, с которого сорвался Финеас. И теперь, пока уныло сидел на службе в часовне, я был вынужден признать: вероятно, есть все же резон в правилах Девона – зимнего Девона. Если ты ломаешь эти правила, они ломают тебя. И именно в этом, полагаю, заключался истинный смысл той первой утренней проповеди.
По окончании службы мы обычной семисотголовой толпой учащихся отправились изучать расписания своих занятий. Все классы были набиты битком, на мощеных переходах царила толчея, в спальных корпусах шум стоял, как на фабрике, все доски объявлений обросли лесом записок.
