Неодушевленная вещь или деятельность, которая смогла стать истинным переходным объектом, тогда воплощает самое раннее внешнее выражение саморазвития (в противоположность галлюцинаторному выполнению желания), в том, что именно сам ребенок создает смысл объекта, в соответствии с собственной организацией внутренней реальности. Доказательство успеха этого творения — тот факт, что объект символизирует мать или вмещает в себя материнский образ и, на самом деле, все материнское окружение. Это объект в процессе его интернализации, хотя он все еще далек от того, чтобы стать основой тому, что когда-то будет внутренней символической структурой. Маленький ребенок еще не способен идентифицироваться с таким внутренним объектом (и поэтому еще не способен его использовать), в том смысле, что возможность быть хорошей матерью самому себе и принять материнскую функцию на себя все еще находится в будущем. Переходный объект или деятельность представляет собой союз с матерью, который помогает ребенку выдерживать ее отсутствие, точно так же, как позднее произнесение слова «мама» позволяет ребенку думать о ней в ее отсутствие и представлять себе, что она рядом.
Согласно концепции Винникотта, если процесс заторможен факторами окружения или сознаваемыми (или неосознаваемыми) проблемами родителей, маленькому ребенку открыт только один путь, а именно, расщепить образ себя самого на два; одна часть вмещает тайный, субъективный мир ребенка, а другая соглашается с требованиями внешнего мира. Эта вторая самость — ложная (хотя и жизненно необходимая), является адаптацией ко внешнему миру, но отъединена от личной, глубинной психической реальности ребенка. Такие дети рискуют позднее в жизни жить так, словно они «не вполне настоящие». Они могут при этом чувствовать, что не понимают окружающего их мира; они уходят от других ни с чем, другими словами, «пустыми».
Такое расщепление психической реальности очень даже может предрасполагать человека к наркотическим способам обращения с чувствами нереальности и пустоты. Вместо переходного объекта младенчества с его способностью утешать, ребенок внутри взрослого может продолжать искать «взрослые» переходные объекты — наркотики, сексуальные ритуалы, других людей или бесконечную компульсивную деятельность, которая приносит только временное облегчение.
Когда предметом злоупотребления, похожего на наркоманию, выбираются другие люди, от них ожидается, что они будут выполнять одну из нормальных функций переходного объекта детства, самоуспокаивание, а именно, что они снабдят субъекта чувством, что он реален и обладает индивидуальной ценностью. Иными словами, другие требуются не только для того, чтобы успокоить субъекта и поддержать его нарциссический гомеостаз, но и для того, чтобы заполнить дыры в чувстве идентичности Я, дыры, созданные родительским дискурсом, который, видимо, не отводил ребенку места в семейной констелляции, или же выдвигал недостижимый идеал в качестве меры личной ценности. В фантазии субъекта избранный другой полагается всецело ответственным за все происходящее; счастье становится не желанием, а обязанностью, которую должен исполнить переходный (временный) человек или заменитель наркотика. Неизбежно, что этот особый другой раньше или позже оказывается неадекватным в выполнении таких ожиданий и тогда его могут обвинить в равнодушии или недостатке внимания к безотлагательным нуждам субъекта. Как маленький ребенок под воздействием детской мегаломании, человек, использующий других таким образом, склонен чувствовать, что неспособность другого-наркотика принять на себя полную ответственность за его счастье доказывает, что этот другой не заботится об его личных желаниях и потребностях или даже о продолжении его существования. Эти проекции гонения (преследования) раскрывают перед нами трогательную попытку ребенка придать смысл мыслям и чувствам, в детстве для него непостижимым.
