ак жизненно необходимый для благополучия субъекта, или даже как придающий смысл его жизни. Но когда привычная субстанция поглощена, то она обычно переживается уже как «плохая».
Другой аспект этого — опасность саморазрушения, которую аналитики часто интерпретируют как бессознательное желание наказать себя. Хотя это измерение может быть частью внутренней драмы субъекта, оно склонно функционировать, скорее, в качестве вторичной выгоды, чем причины пристрастия, потому что Я, которое направляет действие, должно в какое-то время чувствовать потребность быть наказанным за то, что осмелилось обладать, в такой наркотической форме, желанной матерью-грудью. Индивид, так сказать, отсоединяет объект, который бессознательно представляет собой грудь (в воображаемой форме «крадет» грудь у матери), и теперь может пользоваться им безнаказанно, исключительно для своих нужд. В эту примитивную оральную фантазию, однако, включена наказующая отцовская фигура (часто искомая во внешнем мире в виде закона, врача или возможности детоксикации), которая бессознательно используется так, чтобы не дать жадному ребенку бесконечно поглощать тело матери. В той мере, в которой объект пристрастия выполняет функцию подлинного переходного объекта (то есть объекта, созданного младенцем в качестве промежуточного между внутренней и внешней матерью), его вполне можно рассматривать как патологичный переходный объект. В то время как истинные переходные объекты представляют собой успокаивающее волшебство и власть материнского присутствия в процессе интрое-цирования, наркотические объекты не создают стойких изменений в психической структуре, и поэтому их приходится непрестанно искать во внешнем мире как символическую замену матери периода младенчества. (И в связи с этим их лучше бы называть временными, чем переходными объектами.)
Привычные пьесы не нуждаются в описании; их повторяющиеся сюжеты хорошо известны каждому. В первом акте привычную субстанцию ищут, как хорошую «мать» или «грудь». После поглощения она становится плохой, преследующей «матерью» (или частичным объектом); в этом и состоит второй акт. То, что можно назвать третьим актом (описанным выше как обмен с наказующей репрезентацией отца), состоит из обещаний самому себе (или некому важному внешнему или воображаемому внутреннему объекту) никогда больше этого не делать. Все мы иногда бежим от душевной боли, вызванной житейскими разочарованиями и раздражением, отыскивая немедленного забвения в обжорстве, выпивке, курении, сне и т.п. Однако у определенных людей эти несложные решения предназначаются для всех мыслимых житейских трудностей.
