Я прилагаю метафору театра не только к внутренней психической реальности, но и к самому психоаналитическому процессу. Здесь я в долгу перед клиническим гением Мелани Кляйн. Я хорошо помню, какой горизонт открылся передо мной, когда я впервые прочла ее фундаментальный труд, «Психоанализ детей» (Melanie Klein, 1932). Она была первым психоаналитиком, признавшим глубокое символическое значение детской игры (которая, на самом деле, для сознания ребенка и не игра, а работа или «проработка» проблем его жизни) и из этого пришедшим к идее, что анализ детей можно проводить с использованием игрушек, представляющих собой разных людей и животных. Она увидела, что игры дают инсайт о структуре бессознательного ребенка. Кляйн утверждала, что «свободная» игра (которая, фактически, не более «свободна», чем также обозначенные ассоциации взрослого анализа) выполняет те же самые функции, что и вербальная коммуникация в психоаналитической работе со взрослыми. В связи с этим отчетливо вспоминается игровая сцена, созданная маленьким пациентом Кляйн, Петером. Ему в три с половиной года, сказали, что у него новый братик, и его зовут Фриц. Вспоминая это, он на разные лады стукал друг о друга двух лошадок. Аналитик заметила, что это заставляет ее подумать о двух стукающих друг друга людях, на что Петер ответил: «Нет, это нехорошо», но добавил, что они, скорее, играют так, и что «лошади тоже так играли, а теперь будут спать». Как можно подозревать, такое мирное решение первичной сцены, результатом которой мог быть маленький Фриц, не совсем нравилось Петеру. Поэтому нас не удивит, что, продолжая свою игру, он полностью покрыл лошадей маленькими кирпичиками и гордо заявил: «А теперь они совсем мертвые; я их похоронил». Эта игра была приемлемым решением для несомненно переполняющих его, но недопускаемых чувств боли и нарциссической умерщ-вленности.
В психоанализе больших детей, которых мы и сами называем взрослыми, тоже открывается игровой аспект, измерение «как будто», «предположим, что...» или «я просто играю в...». Эта психоаналитическая работа сдвигается затем на сцену, на которой все внутренние персонажи, удаленные из сознательных воспоминаний, могут снова вернуться к жизни. В этой первой главе я надеюсь дать некоторое представление о том, что происходит в голове у аналитика, когда он вслушивается в ассоциации и метафоры, во внезапное молчание и оговорки пациента, когда он идентифицируется с настроениями и чувствами, возникающими с каждой новой темой. Процесс высказывания и проработки, который развивается в свободных ассоциациях у каждого пациента, индуцирует параллельный процесс «свободного теоретизирования» в голове у аналитика (Castoriadis-Aulagner, 1975), который пытается возбудить и организовать продуцирование аналитического материала, составляющее «тело» каждой сессии. В моей собственной аналитической работе я осознаю, что мои свободно парящие гипотезы, рожденные из психической реальности как моей, так и пациента, медленно ведут меня к пониманию тех уникальных отношений, которые устанавливает со мной каждый анализируемый, и я — с каждым из анализируемых. Я пытаюсь предугадать различные аспекты отдельных отношений, зная, что изменения в аффективном опыте принесут многие трансформации и много полных преображений. Я прихожу к пониманию, кто я для пациента в каждый момент времени; ведь у него во внутренней вселенной есть разные матери и разные отцы, помимо множества других «отщепленных» персонажей из прошлого. Со временем я начинаю еще и представлять собой каждый из личных идеалов пациента, а также воплощать все то, что помешало их осуществлению, и то, что стало камнем преткновения на пути к восприятию жизни как восхитительного, хотя и сложного, часто приносящего разочарования, приключения.
