Надо сказать, что обстоятельства написания этой повести были для Куприна более чем символичны. Мы знаем Куприна, знаем его удивительную плодовитость, невероятную творческую силу, знаем, что у него не всегда было хорошо со вкусом, потому что он увлекается, забывается. Он действительно сентиментальный сказочник, иногда давит слезу. Мы знаем и то, что Куприн обладал удивительной, дикой чуткостью и жадностью к жизни. Вот это: запахи, которые его дразнят и дурманят, страшная жажда до любых впечатлений, безумный интерес ко всему… Перепробовал массу профессий: работал зубным врачом, цирковым борцом (личным тренером его был Гиляровский), пожарником, суфлером, актером, бурлаком — всем. И единственное… Как он говорил всегда: «Больше всего жалею о том, что никогда не смогу родить, а ведь как интересно, что при этом чувствуют!». Вот эта страстная жажда впечатлений купринская, она играла с ним иногда дурную шутку, потому что ему для того, чтобы писать, нужно было как-то немного успокоиться, для того, чтобы заглушить это постоянное чутье, внутренние борения и тревогу. Его все время раздирают на части какие-то страшные ощущения, ему надо пить очень много. И он пьет не для того, чтобы обострить восприятие, как делают многие, а для того, чтобы притупить его слегка, иначе все слишком остро, все как ожог.
Куприн здорово пил, начиная еще с армейских своих лет, когда это было единственным развлечением, затем практически регулярно уходил в запой после каждой большой работы. Завсегдатай «Вены», ресторана петербуржских репортеров и писателей, он и «Поединок» пишет, в общем, в довольно мучительной жажде напиться. Это первая его действительно большая вещь: «Молох» — сравнительно небольшая повесть, а это все-таки масштабное, почти романное произведение. Первая жена Куприна, Елена Карловна, которая держала его в достаточно черном теле, постановила, что пока он не напишет в день определенного числа страниц, он не выйдет из запертой комнаты. И вот Куприн, этот гигант, обладавший бычьей силой… Все вспоминают, что это поздний Куприн был не похож на себя, его ветром шатало. А ранний Куприн, который действительно мог потягаться силой с любым цирковым борцом, в том числе с Заикиным,— этот Куприн кротко, как дитя, высиживал в комнате, писал, под дверь подсовывал очередную порцию страниц, и после этого его выпускали. Так продолжалось полтора месяца, и был написан к сроку, к сдаче в печать «Поединок». Правда, блистательный его финал, рапорт штабс-капитана Дица, где в холодной, сухой стилистике описана гибель Ромашова: «Пуля попала ему в верхнюю часть живота, и он умер мучительно» — это все появилось именно благодаря купринской необузданной жажде выйти наконец из этого дисциплинарного режима. У него придумана была потрясающая последняя глава, долгие размышления Ромашова на поляне, долгий, предшествующий этому поединку страх, и сознание своей обреченности, и дорога… Все это было придумано, но написать все это он уже не сумел, потому что есть предел всякому терпению. Он написал одну финальную вот эту страничку рапорта, выломал дверь и ушел. И думаю, что правильно сделал. Вот так иногда все-таки писатель лучше жены знает, как ему закончить произведение.
