«Везалий» застонал, устремляясь к демоническому туману, словно протестуя или, наоборот, сгорая от нетерпения. На летящем корабле никогда не было тихо. Скрипели заклепки, двигались переборки. Гудели пульты и звенели уведомления. Члены экипажа перешептывались — во всяком случае те, у кого были языки. Олеандр задумался, понимают ли они, что происходит, и достаточно ли им этого понимания, чтобы бояться.
В глубинах корабля обитали целые племена мутантов, которые поклонялись двигателям и орудийным батареям, в ревностности не уступая аколитам Механикум и нередко устраивая войны во имя своей веры. Они были потомками предыдущего экипажа и подчинялись немногочисленным офицерам, которых Байл счел достойными аугментации, — как смотрителя стратегиума, Вольвера.
Олеандр взглянул на существо, в данный момент наблюдавшее за сервиторами в контрольных гнездах и немногочисленными оборвышами-мутантами, которых все же подпустили к мостику. Вольвер состоял из металла и стекла и больше походил на перегонный аппарат, которому придали подобие человека. В стеклянной голове блестел мозг, а к нему зрительными нервами крепились глазные яблоки, смотревшие из отверстий в медной черепной маске. Олеандр не знал, кому раньше принадлежали эти глаза: мужчине, женщине или чему-то иному. Но Вольвер служил «Везалию» с тех пор, как «Везалий» служил Консорциуму.
Вольвер повернул стеклянную голову, и из миниатюрной вокс-решетки, установленной между медными губами, раздался треск.
— «Везалий» недоволен, — произнес он и положил стальную руку на болт-пистолет у бедра.
— Как корабль может быть недоволен? Или доволен, раз уж на то пошло? — спросил Олеандр, несколько удивившись, что существо обратилось к нему. Байл насаждал среди своих подчиненных культ фамильярности — возможно, потому, что раболепные ритуалы его утомляли. Олеандр считал это безрассудным. Когда черни не напоминали, где ее место, она начинала думать. Олеандр украдкой покосился на Игори.
— «Везалий» недоволен, — повторил Вольвер своим трескучим и монотонным голосом.
— И что я должен сделать?
Члены экипажа — те, у кого были глаза, — смотрели на верхний уровень командной палубы, в его сторону. Они нервничали. Он чуял их страх и жалел, что не имеет права его усилить. Он потянулся к трубке, но остановился. Время было неподходящее. И он давно выучил, что умеренность — ключ к наслаждению.
Где-то глубоко внутри фрегата глухо, мрачно прогудел колокол, отдаваясь по всему мостику и в костях Олеандра.
