– Сень, я не согласна на такие условия. – Припечатала я.
– Почему? – Кажется, он был готов к такому повороту событий.
– Потому что я не собираюсь замуж.
– Почему? – Не сдавался Есенин.
Я посмотрела на него долгим взглядом, кажется, этот человек не умеет сдаваться вообще.
– Потому что не верю в счастливую семейную жизнь, и считаю, что ее придумали замученные жизнью бабенки, которые хотят оправдать, то почему они терпят своих пьющих и гулящих мужиков. – Ответила честно.
Арсений изучал меня взглядом где-то с минуту.
– Не счастливое детство? – В итоге выдал он.
– Возможно. – Попыталась уйти я от прямого ответа.
– Кто ж тебя так напугал? – Черт. Даже психолог дошел до сути только через полгода плотных сеансов, а этот, такое ощущение, что насквозь видит.
– С чего ты взял? – Сделала я независимое лицо.
– С того, что у тебя об одном упоминании о детстве, мурашки по коже побежали. – Он кивнул на мою руку. Я посмотрела туда же. Да действительно на руке была «гусиная» кожа.
– Я, может быть, замерзла. – Выпятила подбородок.
– То есть, не будешь рассказывать? – Он тоже упрямо выпятил губу.
Блин. Если захочет узнать – то узнает обо мне кучу всего, или еще больше навыдумывает. Легче рассказать самой, чтобы домыслов никаких не было.
– Ладно. – Сдалась я. – Но ты не мог бы одеться, чтобы меня не отвлекать.
– Сейчас вернусь. – Арсений легко поднялся с софы и скрылся за дверью.
Вернулся он через пару минут в футболке и джинсах. Но босой. Вот. Теперь буду отвлекаться на красивые мужские ступни. Эх, нет в жизни счастья.
Рассказ занял у меня больше часа. Нет, я бы не сказала, что мое детство было ужасным. Совсем нет. Я даже помню свою маму, Соню, трезвой. Когда она улыбалась и пекла по воскресеньям пироги. А потом ее то ли с работы уволили, и она стала пить, то ли наоборот, покинула рабочее место из-за пьянки, черт его знает. Но когда мне исполнилось восемь, в нашу квартиру стали приходить мужчины, тоже пьяные. И они казались мне, ребенку, просто огромными и страшными. Тогда был обычный вечер, я тихо сидела в своей комнате. Уроки уже были сделаны, для школы все приготовлено, и потому я сидела, слушала ругань на кухне, и плакала от страха. Ругань становилась все громче, и я начала тихонько подвывать. Через минуту в комнату забежала мама, и велела мне замолчать. Я пыталась, честно, но у меня ничего не выходило, отчего мой плач становился только громче. Кажется, я начала срываться в истерику, когда в комнату вошел он, грязный, страшный и большой бородатый мужик, который приказал маме, отвесив ей оплеуху:
