— Плохо дело, — сказал пастор, — войны, кажется, не миновать, скоро вовсе перестанут давать отпуска, и лейтенант отпросился на сегодняшний вечер, чтобы проститься со своими. Он наказывал, чтобы и мы туда пришли, — он должен рано уехать, чтобы еще затемно быть на месте.
Руки Елены задрожали, и трубка, которую она набивала, чуть не вывалилась из ее рук.
— Господи! — продолжал старик. — Как я только подумаю о старом, славном обер‑амтмане и его доброй, умной жене, и представлю себе, что эта ужасная война может лишить их сына, который сегодня еще стоит перед ними в цвете молодости! — И он задумчиво взял трубку, над которой Елена, низко склонившись, держала зажженную бумажку.
Когда отец закурил, дочь быстро направилась к дверям.
— Куда ты, дитя мое? — спросил пастор.
— Если нам придется идти в замок, — сказала Елена торопливо и слегка дрожавшим голосом, — то мне надо еще распорядиться по хозяйству. — И, не оглядываясь, вышла из комнаты.
Кандидат посмотрел ей вслед удивленными глазами.
Затем подсел к пастору и сказал, скрестив руки на груди:
— Милый дядя, я желал бы, с первой минуты моего вступления в твой дом в качестве твоего помощника, если Богу будет угодно, занять положение здесь на почве правды, которая должна быть руководящей нитью в жизни каждого, особенно в жизни духовного лица.
Старик выпустил из своей трубки несколько густых клубов дыма и поглядел на племянника, как бы не понимая, к чему тот клонит.
— Моя мать, — продолжал кандидат, — часто выражала мысль, как она была бы счастлива, если бы мы соединились другим союзом, кроме уже существующего между нами родства. Она надеялась в глубине сердца, что Господь поможет мне ввести твою дочь Елену в мой новый дом в качестве моей законной жены.
Пастор молча курил, но его лицо говорило, что речь племянника ему не нова и не противна. Кандидат продолжал:
— Она часто говаривала мне: «Как бы я была рада видеть в тебе помощника и преемника моего брата! И чтобы ты, когда Господь со временем призовет его к себе, остался твердой опорой для его дочери. Конечно, — продолжала она, — и молодой человек при этих словах пристально взглянул на дядю, — конечно, внешние заботы жизни не будут ее касаться…»
— Нет, — сказал оживленно старик, — нет! Благодаря Богу, в этом отношении я могу умереть спокойно: маленькое состояние, которое мне завещал покойный дядя, удесятерилось Божьим изволеньем, так как я не проживал и половины изрядных доходов с моего прихода, и если Господь меня призовет, моя дочь не будет знать нужды до конца своих дней.
