Напряжение и усталость нарастают от экзамена к экзамену. На последних письменных работах Карла появляются заключения экзаменаторов. По современной истории: «Работа отличается богатством мыслей. Виттенбах». К отметкам по латинскому и греческому языкам делается приписка об умении учащегося Карла Маркса переводить и объяснять трудные места из древних классиков, «в особенности такие, где трудность заключается не только в особенностях языка, сколько в сущности и в общей связи идей».
И наконец торжественный день – вручение аттестата зрелости. В руках – пропуск в самостоятельную жизнь:
«АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ
Воспитанника Трирской гимназии Карла Маркса. Родом из Трира, 17 лет от роду, евангелического исповедания, сына адвоката-стряпчего, господина юстиции советника Маркса из Трира, пробывшего 5 лет в Трирской гимназии и 2 года в высшем классе…»
Далее следуют оценки и вывод:
«…экзаменационная комиссия… ввиду того, что он оставляет гимназию, чтобы изучать юриспруденцию, постановила выдать ему свидетельство зрелости и выпускает его, питая уверенность, что он оправдает возлагаемые на него благодаря его способностям надежды.
Трир, 24 сентября 1835 г.
Королевская экзаменационная комиссия (подписи)».
…На пристани Трира собралось оживленное общество. Юного Маркса провожают в Бонн. Поцелуи, рукопожатия, прощальный взгляд Женни – и Карл взбегает по трапу на палубу парусника. Все сильнее охватывает чувство одиночества: впервые он расстался с отцом, с Эдгаром – другом, которому привык поверять свои радости и сомнения.
Сердце Карла тоскливо сжимается при мысли, что много месяцев он не сможет видеть Женни.
Впереди самостоятельная жизнь. Юноша вступает в нее, не зная еще тягот нужды, он мечется от поэзии к философии, от юриспруденции к истории, но уже твердо знает:
«Если мы избрали профессию, в рамках которой мы больше всего можем трудиться для человечества, то мы не согнемся под тяжестью ее…»
– Опять отказываешься? Идем, Карл! Там же будет очень весело – выпьем, поболтаем.
– Но ко мне должны прийти.
– Ну, как знаешь. Интересно, отговоришься ли ты в другой раз. Будь здоров.
И двое юношей в лихо сбитых набекрень студенческих шапочках, явно обиженные, вышли из комнаты.
Маркс улыбнулся и взял отложенную книгу. Подумаешь, веселье – опять напьются, расхвастаются. Надоело…
Земляки ушли, а в комнате будто еще слышался их певучий рейнский говор, такой непривычный для берлинского пансиона на Старо-Лейпцигской улице. Берлинцы говорят жестче и отрывистее.
