— Лучше я скажу сейчас, как сильно люблю тебя, чем не скажу этого никогда. Это и есть моя вечность, Уиллоу. Понимаешь? Ты моя вечность. Моя. Навсегда, — сказал он, слегка встряхнув меня, и посмотрев мне в глаза так, что я не выдержала его взгляда и отвернулась.
Я сделала это. Я впервые поцеловала лучшего друга в губы. Он впервые ответил на мой поцелуй. Мы впервые прикасались друг к другу так, как никогда прежде.
— Я люблю тебя, — сказала я Кеннеди в первый раз. Наши губы соприкасались, мы оба тяжело дышали.
Мне следовало думать о том, как он счастлив сейчас, а не о том, что мое сердце разобьется, когда Кеннеди не станет. У него останутся воспоминания обо мне, и я навсегда буду его. Я хотела быть его вечностью. Больше всего на свете.
Мы растворились в его вечности, и вместе со мной он нашел свой покой. Он заслужил это. Я была разбита.
Но я любила его больше жизни.
— Ты моя первая, — сказал он мне.
Я кивнула:
— Я знаю, — и улыбнулась, прильнув к его шее. Это было правдой. В тот момент я была счастлива. — Ты тоже мой первый, — и он знал, что это так.
В доме было много пледов, но почему-то нам не удалось найти ни одного. Мы лежали на полу, согреваясь в объятиях друг друга.
— Я бы спросил, в порядке ли ты, но, боюсь, это прозвучит глупо, учитывая твое признание, — засмеялся он.
— Я в порядке, Кеннеди.
— Я знал, что так и будет.
Я поцеловала его, и нам было не просто хорошо, было прекрасно. Его руки были мягкими и теплыми. Он был теплым, и я любила его. Я прижалась ухом к его обнаженной груди, прислушиваясь к биению его сердца.
Как же я любила этот звук. Моя рука покоилась на его груди, и я могла насладиться звуком биения его сердца.
— Рано или поздно нам придется это сказать, Уиллоу, — произнес он.
— Не сейчас, — возразила я.
Он все равно собирался настоять на своем. По-другому быть не могло. Я ничего не могла изменить. Он дал мне еще один час, потому что хотел этого. Он был сильнее меня.
— Привет, — сказал он.
Я не была готова. И никогда не буду. Я сказала это лишь потому, что он хотел это услышать.
— Привет, — прошептала я. После нескольких секунд тишины я заплакала, потому что мне стало мучительно больно.
Не было слышно ничего, кроме тишины. И после ухода Кеннеди везде и всегда будет только тишина. Мысли об этом нагоняли на меня тоску.
Кеннеди обнимал меня, я все еще лежала на его груди. Я разрыдалась, когда его сердце учащенно забилось, и не могла остановиться.
Он гладил меня по спине, и постепенно я успокоилась. К тому моменту слезы почти иссякли.
