Впереди по пашне мерно вышагивал высокий косматый старик в длинной рубахе. Он зачерпывал корявой ручищей зерно из висящего на груди лукошка и умело разбрасывал. За ним, покрикивая на лошадь и вздёргивая непослушную соху, запахивала семена кряжистая баба. Далеко отстав, колобками катились за прыгающей бороной два мальчонки, один из которых был совсем махонький, с одуванчиковой белёсой головкой.
Синеватые дымки поднимались от земли, стайки грачей слетались и разлетались за посевщиками, сверкали на солнце влажные глинистые пласты, и нельзя было надышаться радостной свежестью распахнутого и отзывного на человеческое участие поля.
Не подававший никакого вида, что заметил чужака, старик поднял голову только тогда, когда подошёл совсем близко.
— Бог в помощь, — поклонился ему Кузьма. — Чай, одни в округе сеете. Не страшитесь?
— А куды, сокол, деваться? — со сдержанной печалью отозвался старик. — Всё могет ждати, а полюшко ждати не могет.
— Не зорили вас?
— Како не зорили! Вытаптывали от краю до краю. Бывали тута всякие агаряне.
— Всё едино сеете?
— Всё едино сеем. Таков, сокол, наш талан, и жить нам без него не заповедано.
Кузьма постоял ещё немного, но, устыдясь безделья, махом вскочил на коня и припустил вдогонку за обозом.
Почти на полпути к Нижнему повстречалась обозу большая, вся в облаках пыли, рать. Кузьма сдвинул телеги к обочине, пропуская растянувшиеся полки. Раненые приподнимались на телегах, угрюмо смотрели на притомлённых стрельцов, злословили. Один из увечных, махая култышкой, обмотанной разлохматившимися тряпицами, заблажил:
— Эй, олухи, зрите, кака милость ждёт вас! А не приведи бог, и ещё чего поболе! Будет вам морока! Не жалейте, кладите головушки за-ради Шуйского. Чай, у него с Тушинским вором сговор, кто обильней кровей напущает. Оне дерутся, а измор у нас! Под корень, окаянные, Русь сводят! Идите, идите, изведайте, что нам привелося!..
Стрельцы, переглядываясь, отворачивались, ускоряли шаг.
