тута же.
— Фёдор Никитич Романов? — не поверил Огарий.
— Признал царевича?
— А пошто не признать, ежели сама царица Марина[8] его признала? Правда, упорна молва ходит...
Конский топот и громкие голоса на дворе оборвали разговор. От сильного рывка настежь распахнулась дверь. По сторонам её, вбежав в избу, истуканами встали два рейтара. Вслед за ними мягко вступил на порог бледный плосколицый молодчик с цепкими настороженными глазами, а из-за его спины, путаясь в бобровой шубе и пьяно икая, вывернулся плюгавый, с птичьей вертлявой головкой уродец. Увидев пана Меховецкого, картаво закричал:
— И вправду тут! Куда ему ещё сховаться?!
Пан Меховецкий качнулся от резкого крика, поднял отуманенные глаза. Вдруг взгляд их стал осмысленнее, пан вскочил и, смахнув со стола кружки, шагнул навстречу вошедшему с распростёртыми руками.
— Матка Возка, мой царык! Як Бога кохам, царык![9]
— Всё в руце моей, — захорохорился уродец, пытаясь подбочениться и напустить на себя важность. — Никто не смеет... Никто не смеет перечить! Повелеваю: едем в палаты мои!..
— Добже, добже! — растроганно согласился пан Меховецкий. — А як же пани Марина?
— Маринка, тьфу! Маринка сука! — взвился царик, словно его прижгли калёным железом. — Не поминай о ней! Всякую ночь дьяволица блудит с ротмистрами Ружинского...
— Ружинского! — это имя в свою очередь вызвало взрыв гнева у пана Меховецкого. — Пся крев, Ружински! Злы пёс!..
Неизвестно, сколько ещё накалялись бы и ругали своих обидчиков два приятеля, если бы плосколицый угодливо, но твёрдо не потянул за рукав царика и неожиданно бабьим высоким голосом не сказал ему:
— Государь Дмитрий Иванович, пора! Мало ли хватится кто, да и гетман может пожаловать.
— Замри, Биркин! — судорожно дёрнул плечиком и топнул ногой царик. — Пошто Ружинскому ко мне жаловать? Все при деле: моя дума думает, мои дьяки пишут, моё войско воюет, моя укохана кобета[10] блудит, а мы будем пить. Никто никому не в тягость. И на том стоит царство!.. Едем, злотый мой пан Меховецкий!
Выходя последним, плосколицый задержался в дверях, подозрительно посмотрел на застывших у стола Фотинку и Огария, строго спросил кабатчика:
— Кого привечаешь?
— Странники божьи, людишки глухие и безъязыкие, — низко кланяясь, ответил хозяин.
— Ой ли? — засомневался плосколицый. — Запри в клеть, наутро проведаю. Сам держи язык за зубами.
— Вестимо.
Только Биркин вышел, кабатчик обернулся к путникам:
