— Возможно, — жена, опередив, сама протянула руку к его щеке и осторожно погладила. — Ты плохо побрился… Только все же я уверена: в любом случае пауза пойдет тебе на пользу. А значит… — в голосе жены опять прозвучали привычные нотки уверенного, покровительствующего слушателю человека, — а значит, и всем нам, — она указала глазами на детскую комнату, где обитали их дети-погодки — сын и дочь.
Супруга оборачивала дело так, как будто Жоржу относится только идея, но решение принадлежит ей. Делала она это торопливо и неловко, отчего обоим стало несколько неуютно.
Пусть так, подумал Жорж и сказал, что подумал:
— Пусть так. Не обижайся, — Жорж покосился на детскую комнату, — не обижайтесь, — он вдруг поймал изящную ладонь, которую когда-то сравнивал с крылом жар-птицы, и покрыл ее несколькими короткими поцелуями.
— Ну, полно, — хозяйка царственного крыла встала на цыпочки, поцеловала Жоржа в губы и даже свободной рукой погладила по голове, — но детям объяснишь сам.
На этом разговор, по сути, закончился, за что Жорж был благодарен семейной владычице. Раньше подобным вряд ли ограничилось бы, скорее, такого просто не могло быть. В то же время проблескивала первая радость за себя. Получается, как только его поступки стали отражать осознанную уверенность, а не просто капризное и, как правило, бесплодное упрямство, что за ним прежде водилось, так с ним стали считаться. Что ж, ничего нового в масштабах истории человеческих взаимоотношений…
Семья уехала, Жорж остался один на один со своей идеей. Самая благоприятная дислокация для душевнобольного! — самокритично подумывал Жорж, настраивая инструмент, а если вернее, точа меч.
Первое, что необходимо, это создать в себе соответствующее настроение: войну невозможно выиграть без ненависти к врагу. Ненависти, которая лишает покоя, которая даже во сне диктует цель каждого следующего дня: утоли меня! — и без утоления уже недоступны никакие, даже самые простые жизненные радости. Вперед!
Упругими шагами, резко меняя направления, то вгоняя ладони в карманы брюк, то потирая их друг о друга, то обхватывая ими голову, он хаотично ходил по комнатам, смотрел в зеркала, в которых двигался красивый, мускулистый, решительный человек со смелыми горящими глазами.
Итак, воры всегда были ему омерзительны. Жорж никогда не принимал никаких предположений о воровском благородстве. Он всегда считал, что эта категория людей может быть благородна только в ситуации, когда рыцарство им ничего не стоит. В противном случае они перегрызут горло ради наживы, а заметая следы, не пожалеют ни женщины, ни ребенка, ни старика. Говорят, они жертвуют культовым учреждениям, школам, детским домам, больницам. А как они достигли таких вершин, когда могут быть столь фантастически щедры? Все, чем они показательно добры, отнято у нормальных людей. В их грязных деньгах — пот, слезы и кровь невинных. Какая подлая суть в этом мнимом благородстве! Просто, выпячивая «жертвенность», бывшие щипачи, домушники, карточные кидалы — а ныне «законники», «авторитеты» (слова-то какие высокие), — как бы оправдываются перед миром и перед самими собой за несмываемую грязность.
