Приехал барон Н. А. Корф — особа, приближенная к императрице. Его употребляли на дела важные, секретные, страшные. Солдатами командовал капитан Пензенского пехотного полка Миллер.
Разминая затекшие от долгой езды ноги, Корф медленно, сознавая всю важность возложенного на него поручения, вошел в дом вместе с капитаном.
— Не шуми, барон, ребенок спит. — стараясь казаться спокойным, произнес отец. Но челюсти у него дрожали. Корф промолчал, держа перед глазами последнюю встречу с императрицей.
«Лебедь белая» дала поцеловать руку и доверительно заговорила: «Поезжай ты, Никита Андреевич, в Раненбург к „известным персонам“, отбери у них Иоанна, и пусть Миллер везет его в Соловки». По чадолюбию своему он было возразил: «А стоит ли, изведется ребенчишко без отца и матери, да и они кабы в уме не повредились…» И гут «лебедь белая» глаза чудесные чуть-чуть прищурила и сказала голосом сладчайшим: «Повредиться не с чего да и нечему, ни у нее, ни у него ума не было и нет. А ты, барон, не хочешь ли на их место? Окажись они у власти, не сносить тебе головы, аль не понимаешь?..»
Семья съежилась под его тяжелым взглядом. В воздухе повисла гнетущая тишина. Лишь прошелестели слова Антона Ульриха:
— Мы вас слушаем, барон.
— По велению императорского величества вы должны покинуть Раненбург и следовать за мной!
— Дальше, барон, — сквозь слезы произнесла Анна.
— Где мальчик?
— Спит в соседней комнате.
— Капитан, вперед, — скомандовал Корф, отодвинул отца в вошел в детскую.
Иоанн спал, укутанный одеялом, в полумраке виднелась его белокурая головка.
— Взять, — снова приказал Корф.
— Не решитесь же вы отнять у нас сына, — изумился отец.
Сына отняли, несмотря на вопли и слезы, посадили внутрь черного возка и повезли…
Правительство придумало еще одну изуверскую штуку. Оно решило обезличить царственного узника. чтобы Иоанна не стало, а появился Григорий. Миллеру предписывалось называть его только так. Мальчик от горя все время плакал. На новое имя не отзывался. Кричал, что он Иван. Ваня. Капитан бил его по голове и повторял новое имя.
Лицо мальчика опухло от слез и побоев. Под глазами не сходили синяки. Постепенно он стал сдаваться: сделался покорным и тихим. Перестал скулить, не просил есть, больше молчал.
Семейство поселили в Холмогорах, в архиерейском доме, но отдельно от сына. Он даже не подозревал. что родители за стеной.
Здесь, на севере, у Анны еще родились дети. Наконец, после родов она занемогла и отдала богу душу.
