Дверь отворилась, помещение мгновенно наполнилось тяжело, почти со свистом, дышащим полноватым, таким же лысым, как Михалыч, человеком. Блестящая выпуклая неровность черепа, впрочем, шла ему, будто носилась всю их совместную жизнь:
— Здоров!.. — И не дожидаясь ответа, будто у себя дома, продолжил:
— Ну вот и я уже — немного припоздал!.. Ё! Совсем что ли… — дубак такой… — Подойдя к окну, закрыл форточку, бросив взгляд по всей площади пола, обнаружил обогреватель и включил его.
— Что вы делаете!?… — Лидочка, чуть было, не бросившись на вошедшего, уже хотела звать на помощь, но осеклась от одного встречного взгляда.
— Ты это…, бубню захлопни свою…, давай, давай шевели коряжками…
— Да я полицию…
— Хе, хе… Когда шпана ментов боялась-то?!.. Долго тебе еще с этим возиться-то, хотя вместе-то веселее…, давай-ка, красавица, заштырь меня на красоту? — Вспомнив, что лежащий под капельницей бывший милиционер, женщина, закрылась им:
— А она здесь… — Показывая взглядом на беззащитно лежавшего Михалыча, совершенно не испугавшегося, напротив несколько даже воспрянувшего, запротестовала барышня, на что немощный поддержал с неохотой:
— Был… следаком по особо важным… — Вошедший приблизился, всмотрелся, и почти сразу, немного удивленный, уже хотел снять повязку, заслонявшую бОльшую нижнюю половину лица, но решил все же поинтересоваться:
— Что-то я всех в городе знаю, а тыыы… — не припомню…
— Хлыст, Ваня…, Хлыст… — Крепыш, к которому обратился говорящий, назвав Его «Ваней», поменялся в лице, скрипнул зубами и костяшками пальцев, сжавшихся несильно в кулаки, почувствовал испарину, выступившую на лысине — вообще весь вид, заставили, и без того испуганную женщину, сделать несколько шагов к стене, вжаться в нее, и почувствовав слабость в ногах, опуститься на корточки. Глаза закрылись с одной мыслью: «Неудачный день!».
— Хлыст?! Михалыч…, ты что ли?!.. — Рука стоявшего рядом с больным, сжимавшая к этому моменту огромный пистолет, продолжила движение, самым кончиком ствола отодвигала ткань. Как только открылась прикрываемая ей дыра в щеке, физиономию смотрящего обезобразило гримасой неприязни, отвращения, жалости.
— Е-мое! Че с тобой?!
— Как и у всех здешних завсегдатаев… — рак гортани четвертой степени…[1]
— Даааа нуууу… Ты жеее… эээ…, я жееее…, ох, как же я тебя помню…, ты ж…, да ты в натуре, мостряга был! А че ты тут, а не в своей этой…, ведомственной больничке? Тебя-то на халяву должны лечить.
— Ваня, это я пока таких, как ты ловил и нужен был, еще мог на что-то рассчитывать, а сейчас вся пенсия в первый же день в аптеку утекает… — Иван смотрел на легендарного человека, известного всему криминальному миру — факты, будто мифы о подвигах Геракла, о котором первыми были на слуху у первокурсников профильных ВУЗов, этого человека знали даже простые телезрители, да что там все, кто хоть немного касался криминальных новостей…, смотрел и не мог понять, почему этот, когда-то здоровяк, умница, преданнейший своему делу и неподкупнейший, среди подобных ему, влачит такое горькое и не заслуженное существование.
