Все только произошедшее, не совсем полностью осозналось Михалычем и Иваном, какое-то обволакивающее воздействие этих, произнесенных священником, слов, теперь с ощущением тепла, начало проникать вглубь сознания. Возможно, наложилась и усталость от разговоров, смешанное с действием, вливаемой в них жуткой «химии», способной уничтожить все, что угодно, обнадеживающей, не далеко не всегда спасающей.
Почти яд — именно за ним выстраивается очередь, вокруг него крутится целый бизнес, на нем наживаются сотни мошенников, спекулянтов, лжеврачей, мешая настоящим докторам, грабя больных, кащунствуя над несчастными.
Мозг обоих потребовал одновременно немедленного и бесповоротного отвлечения, что повлекло их в обманчивые объятия видений, которые в свое время каждого должны были подтолкнуть к тому, на что благословил батюшка:
«Поворачивая голову, он, еще не различив приближавшегося человека, почувствовал радость от наступающей встречи. Невероятно, но невозможность происходящего здесь и сейчас совершенно не удивила. Голос отца, да, да, именно отца, покинувшего этот мир еще в его юности, когда он только принимал решение кем же ему готовиться стать, нарушил оглушающую тишину, одновременно окрасив окружающий мир невероятными для земли красками:
— Мой мальчик!
— Папа, но ведь тебя убили…, я за тебя мстил…
— Такой же несмышленый, как всегда, отомстить нельзя — месть понятие больного разума, единственная правильная реакция на душевную боль, причиненную тебе — это прощение, чем оно глубже, тем легче тебе будет там, и тем проще здесь…
— Что «проще» что…, и где это «здесь»? … — Отец продолжал, совсем не замечая заинтересованности сына в неважном:
— Помнишь, когда ты шкодил, бывало, я наказывал тебя?
— Ты родитель и это твоя обязанность — воспитывать, как же мне тебя не хватает!
— Тогда ты боялся наказания, оно тебя обижало, даже унижало, но странно, я помню, как однажды ты признался, будто тебе проще что-либо сделать — что угодно, чем признать свою вину и попросить прощение.
— Да, так…
— Причем до сих пор так…, чем ты становился старше, тем крепче в тебе закреплялось эта привычка…
— Но ведь не было тебя!
— Зато ты не был одинок…
— Нет, пап, я был жутко одиноким человеком: ни жены, ни детей, ни кого, даже в знакомых люди не задерживались долго — мы не могли найти ничего общего…
— Но как только ты признавался в своих шалостях, со слезами прося прощение, то выражал нахлынувшее чувство любви ко мне, пока я сам не начинал плакать.
