Такой подлинник не может украшать комнату бедного эмигранта. Я принес его со «шпермюля» — кратковременной свалки ненужных вещей, выставленных хозяевами и еще не убранных городской службой очистки.
Я завесил им дефект обоев, прикрывавших, в свою очередь, дефект стены по воле прежних обитателей моей квартиры. Обои лопнули, полость под ними обнаружилась, я повесил найденную картину — натюрморт, или штилльлебен. Наряду с другими картинами, часть из которых была написана друзьями-художниками, что не мешало этим, пока не бессмертным полотнам прикрывать другие дефекты моих стен. У меня чуть влажно и жарко, — стены «гуляют».
Просыпаясь, первое, что я вижу — стол и фрукты: яблоки и лимоны. И стакан, в котором покоятся светлый китайский чай, ложка и ломтик опять же лимона.
Обидно, конечно, иметь репродукцию, а не подлинник или хотя бы хорошую копию. Но не может оказаться вещь со шпермюля подлинником!
Расстояние между мною, яблоками, лимонами и стаканом с чаем было тем длиннее, чем больше стадий претерпела живопись.
От возникновения идеи письма до самого процесса письма, творчества, а потом и репродуцирования, размножения.
«Когда умерла „природа“? Успокоилась жизнь? — думаю я. — В тот ли момент, когда художник расположил все предметы на столе? Или когда нанес первый мазок на холст? Или когда последней поставил свою неразборчивую подпись прямо на скатерти? Или когда включился печатный станок?»
Репродукция была настолько хорошей, качественной, что ее не потребовалось прикрывать стеклом. Выбросили состоятельные люди или… невежды. Я подхожу близко, смотрю на поверхность картины: бумага или картон? Ведь гладкое письмо акрилом по картону под лак может быть неотличимо от репродукции, являясь на самом деле подлинником. Если же бумага — всякие сомнения отпадают, по бумаге не работают такие вещи в такой манере. По бумаге работают акварелью или гуашью с темперой. А тут ощутим мазок, некая лихость подлинной станковой живописи. И откуда у меня такая жажда обладать подлинником, не заплатив ни копейки?
Нет, все-таки репродукция, — материал похож на бумагу, наклеенную на картон. Хотя… «Прожектер!» — обругал я себя.
Впрочем, дело не в жажде дармовщины со свалки, мне важно знать, как далеко отстоит от меня безвестный творец картины. Одно дело, когда в доме присутствует вещь, которой касалась рука художника, и совсем другое дело, если на стене красуется типографский оттиск, один из десятков. Тут нет никакой мистики и оккультизма, тем более фетишизма, здесь есть только желание максимально приблизиться ко всякому предмету, вещи, хранящей память о творце. А что такое память, как не следы на магнитной пленке, фотобумаге, гипсе, мраморе?
