идет рука об руку с охваченным языческими суевериями средним умом и с глубоким мечтателем, например, Бернардом фон Кларво (Bernard von Clairvaux), «душа которого опьянена полнотой дома Бога и новым вином Христа в царстве Отца Его».
>198 Сюда добавляется соблазнительная мысль о мире и государстве, которая перетягивает чашу весов, потому что как организаторская система, как власть традиции, как знаток человеческого сердца Рим велик и достоин восхищения, которое невозможно выразить словами. Даже Лютер пояснял («Застольные беседы»): «Что касается внешнего управления, папская империя для мира самая лучшая». Отдельный Давид — сильный в своем невинно-чистом возмущении истинного индоевропейца против причиненного нашему человеческому роду срама — мог бы повергнуть такого Голиафа на землю, но не целая армия философствующих лилипутов. Ни в коем случае нельзя было желать его смерти, потому что наше германское христианство не может стать и быть религией хаоса народов. Мысль о мировой религии сама по себе исторический и сакраментальный материализм, она пристала к протестантской церкви из ее римского прошлого как некая хворь. Только ограниченно мы можем вырасти до полного владения нашей идеализирующей силой.
Невозможно ясное понимание чреватой последствиями борьбы в области религии в XIX веке и в предстоящем будущем, если не иметь в общих чертах правильного представления о борьбе в раннем христианстве, до 1215 года. Более поздние события — Реформация и контрреформация — в чисто религиозном отношении менее важны, намного больше пронизаны политикой и подчинены политике, кроме того, остаются загадкой, когда отсутствует знание предшествовавшего. Я попытался в настоящей главе ответить на эту потребность.>199
На упрек в пристрастности вышеизложенного могу возразить, что мне не достался желательный дар лжи. Что имеет мир от «объективных» фраз? И противник умеет хвалить искреннюю откровенность. Если говорить о высшем благе сердца, то я предпочитаю, подобно древним германцам, броситься нагишом в битву, с убеждениями, данными Богом, чем облачиться в искусную броню науки, которая как раз здесь ничего не доказывает, или даже в тогу пустой, все сглаживающей риторики.
Я далек от мысли идентифицировать отдельные личности с их церковью, объединять и разделять наши современные церкви по основным внешним признакам. Когда я читаю «Memorials» кардинала Маннинга и вижу, как он называет орден иезуитов раковой опухолью католицизма, слышу, как он сильно обвиняет именно в наши дни столь старательное превращение таинства в формальное идолослужение, называя его «мелочной лавчонкой» и «лавкой менялы», вижу, как он активно работает над распространением Библии и открыто борется против римской тенденции подавления этого (он подтверждает ее господствующее положение), или когда я беру в руки превосходное, истинно германское произведение проф. Шелла «Der Katolizismus als Prinzip des Fortschrittes», то я ощущаю, что достаточно было бы единственного урагана, чтобы рассеять фантасмагорию унаследованных представлений из каменного века, рассеять ослепление разрушенной метисной империи как туман и объединить нас, германцев, в кровное братство — именно в религии и через религию.
