Тем самым здание было завершено, причем весьма логично. Правда, Апостольские правила учили именно профана «когда он находится дома, должен прилежно изучать Евангелие»,>194 и в Евхаристии он должен видеть «принесение даров Христу», но кто же тогда еще знал что–то о раннем, истинном христианстве! Кроме того, Рим с самого начала, как я пытался показать, стоял не на специфически религиозной или же специфически евангельской позиции. Поэтому неправы те, кто ставит ему в упрек отсутствие евангельского духа. Рим, изгнав Евангелие из дома и сердца христианина и сделав в тот же миг официальной основой религии магический материализм, в котором воспрянул умирающий хаос народов, а также иудейскую теорию жертвоприношения, где священник является необходимым посредником, раскрыл свои карты. На том же четвертом синоде в Латеране, на котором в 1215 году был провозглашен догмат магического превращения, был организован суд инквизиции как постоянное учреждение. Не только учение, но и система была отныне откровенной.
Синод Нарбонны в 1227 году установил принцип: «Лица и имущество еретиков предоставляются каждому, кто ими завладеет»,>195 «haeretici possunt поп solum excommunicari, sed et juste occidi», — учил вскоре после этого первый по-настоящему римский среди докторов Церкви, Фома Аквинский. Эти принципы и учения не были устранены, они являются неизбежным последствием римских предпосылок и с полным основанием существуют и сегодня. В последние годы XIX века выдающийся римский прелат Хергенротер подтвердил это и прибавил: «Уступка возможна, если нет других возможностей».>196
В начале XIII века почти тысячелетняя борьба закончилась, казалось бы, неизбежной победой Рима и полным поражением германского Севера. Уже упоминавшееся пробуждение германского духа в религиозной области было только симптомом всеобщего самоощущения и самопонимания. Вскоре оно проникло в гражданскую и политическую и интеллектуальную жизнь. Теперь речь шла не только и преимущественно о религии, но возникло возмущение против принципов и методов Рима вообще. Борьба вспыхнула вновь, но с другими результатами. Если бы римская церковь могла быть терпимой, все бы было сегодня закончено. Но она не могла этого, это было бы самоубийством. И так непрестанно подтачивается и разъедается с таким трудом и не полностью завоеванное нами, северными странами, духовное и материальное достояние. Кроме того, в лице врагов всего германского Рим имеет добровольных прирожденных союзников. Если вскоре среди нас не произойдет мощного, творческого возрождения идеального образа мыслей и убеждений, а именно специфически религиозного возрождения, если нам не удастся вскоре сорвать с себя чужие лохмотья, которые висят на нашем христианстве как знамена обязательного лицемерия и неискренности, если у нас больше не будет творческой силы, чтобы из слов и образа распятого Сына Человеческого создать соответствующую совершенную, совершенно живую, отвечающую правде нашего существа и нашим склонностям, современному состоянию нашей культуры религию, религию убедительную, прекрасную, современную, пластически подвижную, вечно истинную и одновременно такую новую, что мы отдадимся ей, как женщина своему возлюбленному, не спрашивая, безусловно, восторженно, религию настолько подходящую нашей особой германской сущности — с высокими задатками, но и особенно нежной и легко разрушающейся сущности — что она способна захватить всего человека до конца, облагородить его и укрепить: если это не удастся, то из тени будущего появится второй Иннокентий III и новый четвертый синод Латерана, и вновь взметнутся в небо костры судов инквизиции. Потому что мир — и германцы также — по-прежнему охотнее бросится в объятия сирийско-египетских мистерий, чем будет испытывать восторг от пустой и пресной болтовни этических обществ и им подобного. И мир будет прав. С другой стороны, абстрактный, казуистически-догматический, зараженный римскими суевериями протестантизм, различные виды которого нам завещала Реформация, не есть живая сила. Конечно, он скрывает силу, большую силу: германскую душу, однако, этот калейдоскоп непоследовательных и внутренне непоследовательных нетерпимостей не содействовал, а препятствовал развитию этой души. Отсюда глубокое равнодушие большинства его сторонников и достойная сожаления, плачевная целина величайшей силы сердца: религиозной. Догматическую религию Рима можно признать слабой, но его догматика по крайней мере последовательна, кроме того, именно эта Церковь — если ей шли на уступки — была своеобразно терпимой и великодушной, она всеобъемлюща, лишь как только буддизм, и дает прибежище, civitas Dei, всем характерам, всем склонностям души и сердца, где скептик, который (подобно большинству пап) едва может называться христианином,
