Наглухо.
Донора спрашивали, так тот сказал: «Так в душе не ебу, пацаны».
А Фломастер Бронху двоюродным братом был. И разные, и каждый по своему, и друг на друга не похожи, но родня.
Короче, въезжали пацан, что Фломастер у Бронха прятаться может, если жив. Понятно, что в любой варик вступает варик, что облава. Причем не абы хуй какая, а реальная, с ОБНОНом. А это если не тюрьма, то попадалово. Так нахуй нужно?
Бронху поплохело. Он даже раз пять заходил к Данилычу, слепому ветерану городского граффити, но покоя разговоры не давали. Наоборот, пацан с выжженными фаерами глазами только пригружал.
И была ночь, и Бронх сидел приваленный, и вентилятор бросал отраженья, и за окном шуршал мусорным пакетом жаркий ветер, и пива был полный холодильник, и ночь готовилась встать над спиной, и лампочка качалась в ритм Шевчуку, именно тогда в дверь раздался стук.
Неделю у Бронха, который пацыками только отвлекался от ужаса, никого не было. Топор, лежавший у дверного проема был немного отодвинут, дабы обозначить добрые намерения хозяина хаты каждому вошедшему. Дверь открывается, за ней Фломастер.
Прохрустело.
«И упала на столе» - хрипит Шевчук, и шипит Фломастер, и кровь, которой Бронх пугал каждого мусора, потому что миг назад
Отскочило
«И упала на столе» - хрипит Шевчук, и шипом розы в брюшко осы входит обух в лобешник Бронха.
Бронх вспомнил жену, её первый выкидыш, роды первенца, смерть жены, торг с тестем за ребёнка, согласие откупиться квартирой, депрессию, и рак в левом бронхе, и химию, и въезд, что ничего не будет, нет больше жизни.
Его тело нашел ветеран граффити-движения Данилыч. А Фломастера по прежнему искали.
