Машина проезжает мимо, в темноте тлеют серые огни. Огниц направляется к девятиэтажке…
Генрих осторожно заводит двигатель «Жигулей», тихо выезжает на дорогу. С большим трудом ориентируясь в темноте, он медленно поезжает за Огницем.
Огниц остановился у «кораблика», вышел из машины, даже не захлопнув дверцу. Генрих остро пожалел, что пустился в эту авантюру один. Вдвоем они могли бы угнать машину Огница, и посмотреть, что же такое она из себя представляет. О последствиях он не думал.
Генрих стоял за углом дома, не боясь быть замеченным. В такой темноте нормальный человек ничего не увидел бы, что уж тут говорить об этом старом пердуне с его зрением. Тем более, разве мог он допустить, что в городе, кроме него, есть кто-нибудь еще?
Силуэт Огница исчез во втором подъезде. До Генриха донесся слабый стук прихлопнутой двери. Через несколько минут Огниц появился на крыше. Не боясь, он подошел к самому краю. «Чтоб ты свалился», –– тоскливо подумал Генрих. И тут же раскаялся.
* * *
Самый тоскливый предрассветный час. Направления особенно пусты и безнадежны. Генрих брел по середине улицы, не зная куда. Пустые. Безжизненный воздух. Что ж, скоро встанет тускло-стальное светило. Что тогда?.. Марионетки, мнящие себя хозяевами города, будут ходить по нему, плакать, смеяться, любить и ненавидеть –– жить. Марионетки. Марионетки. Марионетки.
Марио-нетки. Марио-нетки. Марио-нетки –– как два шага. Игрушечные люди. Люди из толстого картона. Из грубого, шершавого картона. С головами на шарнирах.
Все двери домов открыты. Уходящие на ночь не запирают квартир. Генрих зашел в несколько хат, но пожалел; в них стояла такая звенящая пустота, что от нее можно было сойти с ума. Теперь он шел наобум, но ему казалось, что он стоит на месте, а улицы с домами движутся навстречу ему. Это было как опьянение, но разум Генриха оставался чистым. Он шел, а серый восток привычно наливался сталью.
* * *
Это была ночь Огница. Только его. Огниц был хозяином ночи. Он был здесь хозяином всего, а ночи –– в особенности. И глядя на ночной город с крыши дома, чувствовал себя богом. Да, Огниц в Городе –– бог, если и не бог, то царь, хоть и анонимный. Пусть при нем не падают ниц, но ведь никто не спорит с ним, что он –– царь. Значит, он –– царь: разве этого мало?
Бросив последний взгляд в черноту, Огниц спустился на чердак, а потом на лестничную площадку верхнего этажа и вызвал лифт.
Дорога мягко катила старый автомобиль, радио доносило последние известия. Все было как обычно, но в душу Огница (если только она у него была) закралось легкое чувство тревоги, слишком легкое, чтобы ему можно было придать значение. Он и не стал придавать ему значения.
