— Я чет не знаю, или че? — внезапно. Резво. Привстал.
Отвечаю взглядом: глаза в глаза.
Невольно испугалась. Но еще миг — и тая в его добрых озерах, невольно заржала этой излишней его серьезности, грозности. Как же я отвыкла от злюки-Рожи. Даже забавно.
— Нет, — смеюсь. — Спи. Чиста и невинна, как дитя, — лгу… довольно искусно. — Не переживай… Вся моя парадигма[16] чести… со мной.
Глава 11. Переменный ток. Напряжение[17]
Не знаю, сколько времени прошло, как мы с Рожей стихли, но Федька уже с радостью принялся делиться размышлениями с Морфеем. А вот мне так не свезло: всё еще отчаянно бродила думами неприкаянной в полудреме, и даже алкоголь не спасал… От хорошей эмоциональной встряски за день, переживаний, волнения из-за двух ярких встреч, которое до сих пор осколками по венам шаркалось, так и не смогла уснуть.
Скрип двери. Тихие, неуверенные шаги — и дрогнула, запищала пружинами у наших голов кровать (та сама, что за грубой). Расселся, давясь какими-то, судя по всему, не менее тяжелыми, нежели мои, мыслями, «ночной гость». Шумно вздохнул, вдруг странное, излишне усердное движение — отчего невольно поддаюсь я интересу: устремляю на него взор, но не дает даже ничего толком увидеть, рассмотреть, как тотчас нечто огромное, белое, одутлое влетает в меня. Тихий смех.
— Какого?.. — злобно гаркнула я. Подушка, отлично вписавшаяся мне в лицо. Отбросить гадкую прочь, гневный взгляд обрушить на ненормального: Мирон. Сидит, ржет, давится язвой, потешаясь моим разоблачением.
— Ты больной, что ли? — рычу, но уже более сдержано, дабы никого не разбудить. Повезло, что хоть Рожа не проснулся.
— А че вы… теснитесь? Бедные, несчастные… словно сиротки…
Скривилась я от раздражения.
— А ты как? — киваю на голую кровать: одна перина, простынь да одеяло.
Еще шире его ухмылка:
— Какая забота… И не такое проходили.
Неожиданно скомкал одеяло — и умостился сверху. Руку под голову. Взор на меня, все еще застывшую в удивлении:
— И че? Я тебе спасибо должна сказать? — рычу, хотя и уже позорно проклевывается на устах улыбка.
— А ты умеешь? — ржет (едва слышно).
— Да иди ты, — рассмеялась и я в ответ. Уложила сбоку от (теперь уже) Федькиной «свою» подушку — и улеглась сверху. Миг — и позорно сдаюсь: задираю голову вверх. Взор на своего благодетеля: все еще улыбается, гадина.
— Че? — не выдерживаю.
— Ниче, — тихо хохочет. — Че такая злая?
И снова скрип двери. Живо отворачиваюсь. Замираю, строя вид спящей.
Тихие, робкие шаги — и опять в нашу сторону.
