а мой сын-младенец пожары тушит.
От того, что нет у меня весны,
и снаряды нынче ценней, чем души.
Дума про Опанаса
по мотивам поэмы Э. Багрицкого
Сизый месяц в ночи скукожился,
над Днепром — золотые звезды.
Мы на Млечном Пути прохожие,
нам любая эпоха — поздно.
Чумаки, казаки — холопы мы!
Плачем горько, как от цибули, —
мы такую страну прохлопали,
нас опять паны обманули.
Хуторяне ушли в наемники,
бормоча наизусть Багрицкого,
они быстро и жадно вспомнили
сладкий смысл ремесла бандитского.
Комсомольцы давно повешены,
даже ленинов спьедесталили,
возвели в атаманы бешеных
и безбашенных, чтоб скандалили.
Опанас разлюбил субботники
и парады в строю по праздникам,
не пошел он в простые плотники —
у него сапоги со стразами.
Отплясал Опанас с маричками,
отмайданил мозги с рогулями,
извалялся в грязи коричневой
и отбегал в степи под пулями.
Он гниет уже год под Горловкой,
а жена его ждет под Жмеринкой.
Все гадает — вернется скоро ли:
на погост или так — подстреленный?
Сизый месяц в ночи над кладбищем,
и Чумацкий Шлях — над могилами,
травят душу дымами капища,
и — мою Украину милую!
Вновь она голосит отчаянно —
круто взнуздана, щедро взболтана.
Половина страны голубая, но
есть другая. От горя желтая.
Каин
Что шепчет, Каин, сатана тебе?
— Убей, убей, убей родного брата!
Ты нищ, оборван, голоден — в судьбе
твоей невзрачной святость виновата.
— Мне поклонись — и будешь ты богат,
любим красавицами, обожаем чернью:
убей же Авеля — тебе не нужен брат,
угоден Богу он, а значит — виноват,
так пусть же плоть его терзают черви!
Прошли века. И снова шепчет бес
Народу-каину: — Твой брат тебя богаче,
он в Божьем Промысле имеет смысл и вес,
и слово братское его немало значит.
— Покинь его, с улыбкой обмани,
убей по-братски вероломно — в спину,
в кровавый спор друзей его втяни,
насилуй жен его, детей его гони,
и преврати страну его в пустыню!
Бес все шептал, а Каин месть лелеял,
без отвращения внимая сатане,
ночами нож точил, от зависти хмелея,
и брата ласково он хлопал по спине.
Униаты
Потомков гайдамаков удалых,
наследников Мазепы и Бандеры
я узнаю в мальчонках пожилых
и в тертых лицах бывших пионеров.
И те и эти — ищут непрямых
путей и слов: кадило пышет серой.
Нас меряют они высокой мерой
высокомерия — как зрячие слепых.
Нет ничего желаннее для них
веками обожаемой химеры:
высокий слог латыни — для святых,
и для живых — безбожие, как вера.
Судьба, призвание, традиция, карьера:
быть проституткой — в кольцах золотых.
Дневник обывателя
Зима на Подоле — разбой и разнос,
