Перед мужчиной цель его путешествия — костёл и монастырь доминиканцев. Он входит в мрачную сень, налево от главного входа в святилище. В эту пору внутренний переход открыт для посетителей. Один их монахов идет по коридору. Цвет плаща его обманывает, ему кажется, что перед ним брат из другого конвента, но потом он осознает ошибку…
Незнакомец задумчиво шествует по каменному полу. В стены запущены эпитафии[22] или их фрагменты. Некоторые помнят средневековье, другие каменщики пристроили в двадцатые годы, когда перестройка Доминиканской улицы уничтожила прилегающее к костелу старинное кладбище. Всего три тысячи плит или же их фрагментов. Мужчина в плаще доходит до двери, ведущей вглубь монастыря. Та, понятное дело, наглухо закрыта. Клаузура[23] — светских вовнутрь не впускают. Но мужчина знает, что за дверью он нашел бы еще один дворик и очередные сотни плит… Тогда он поворачивает и отсчитывает шаги. Наконец останавливается. На стене небольшая эпитафия из мрамора. Долгие годы она была вмурована в полу, тысячи обутых в сандалии ног отполировали поверхность. Тем не менее, затертые буквы еще удается высмотреть:
Alexander Setonius vulgo Cosmopolita[24]
Мужчина вытаскивает из-под плаща плексигласовый тубус. Внутри него лежит одинокая алая, выращенная на гидропонике роза из супермаркета. Бородач вынимает цветок, кладет его под стенкой. Опускается на одно колено, читает молитву. Затем поднимается и на мгновение прикладывает ладонь к каменной стене.
— Покойся в мире, приятель, — шепчет он.
₪ ₪ ₪
Ночь. Дождь бьет в стекла. На недалеких Плянтах шумят деревья. Китайский веер висит на стене. Две стопки книг. Прочитанные и ждущие своей очереди. За последние пятьдесят лет польская литература окончательно пошла псу под хвост. От всего несет чудовищной, обезоруживающей скукой. Выписанные под копирку схемы, картонные герои, действия, считай, и нет… Читать можно только фантастику, особенно те книги, что постарше, семидесятых и восьмидесятых годов. Те, что поновее, в особенности — которые усиленно рекламируют, муть совершенная. Переварить ее невозможно…
Девушка откладывает очередную книжку в стопку прочитанных. Что могло произойти? Неужели отравление социализмом привело к тому, что все превратилось в дешевку? А может, потому что давно не было войны? Быть может, это эффект того, что человечество сделалось более женоподобным? Времена упадка. Литература, искусство… Уже три раза была она в театре на современных представлениях. Трижды вышла после первых же двадцати минут.
