Надо отметить, что иногда исторические изыскания Ореста самую малость
выходили за рамки вежливой и дружественной беседы. Бывало, что
Глаша, отбросив правила этикета, была вынуждена защищаться не только
словесно. Однако единственный день в году, посвященный яростным стычкам,
парадоксально не разрушал, а только укреплял их отношения.
На этот раз Орест выбрал для встречи закрытую галерею, где парочки,
тройки и разнообразные компании прогуливались в свете звезды Канопус.
Сезон сбора энергии завершился, и мирный отдых сферопашцев был в самом
разгаре. Черепаха размером с древний планетный танк тащилась навстречу
нашим гоминидам, оставляя за собой скользкий протопослед. Юркая
гусеница-симбионт тут же накрывала отброшенное своим волосатым
синусоидным тельцем.
— Ну що, шануймося, люби друзи! — сказал Орест, подняв бокал с альдебаранским
крюшоном жестом опытного фехтовальщика.
Глаша отсалютовала ему простым: «Поздравляю, милый», — и слегка
наклонившись, чмокнула Ореста в самую переносицу.
Корона звезды выбросила протуберанец в их сторону. Оставляя следы
на мгновенно адаптировавшейся сетчатке глаз, он развернулся как росток
гигантского древа, изящно померцал друзьям на прощание и втянулся обратно
в пылающий мир.
— А тот полуостров вы напрасно у нас оттяпали, — неожиданно ляпнул
Орест, досасывая из трубочки питательный грайс.
Глаша вздохнула, зная, что несмотря на видимую врожденную грубость,
душа её спутника нежна и ранима, как едва раскрывшийся василёк посреди
жестких колосьев пшеницы, и таким способом Орест просто пытается воздать
должное оболганным жертвам былых времен, от которых даже костей
не осталось.
— Когда это было?! — легкомысленно отмахнулась она. — Ну, припомнил!
— Это помнил мой предок, — заметил Орест. — И его, между прочим,
никто не спрашивал, желает ли он жить под пятой оккупантов.
— Даже среди ваших ученых существуют разногласия по поводу того,
можно ли в прямом смысле называть это оккупацией, — твердо сказала
Глаша.
— Значит, то что было после и до этого, ничего не значит? — горько вопросил
её друг. — Все слезы и кровь, устроенный вами геноцид, голод младенцев
и безумие матерей? Беспомощность отцов, бросающихся с негодным
оружием на превосходящие силы и гибнущих в бою? Тысячи калек и несчастных,
навсегда потерявших идентичность? Чем измерить боль моего народа?
