Есть два пути, которыми мы каждый день лжём сами себе. Один — прятаться
от страшной и ужасной жизни в норку узких ценностей дома и семьи,
задёргивать шторы и не пускать внутрь ни единого тревожного знака извне.
И другой — бежать от скучной и унылой жизни в безумный риск, в игры со
смертью. Ладно, может быть, право каждого — умереть так, как он хочет.
Но какое право есть у вас, у всех вас бежать от серой размеренности жизни в
чужой риск и чужую смерть?
Голос девушки дрогнул:
— Я не могу запретить вам плакать о них. Но прошу только об одном:
плачьте о разведчиках космоса, отдавших жизни за новый шаг цивилизации
к звёздам, а не о гладиаторах на арене. Это всё, что вы можете сделать для
них теперь.
Она не глядя сунула микрофон в руку подошедшего распорядителя и,
опустив голову, скрылась за спинами официальных лиц. Мик дёрнулся было
её остановить, но передумал.
Над аэродромом повисла тишина. Если у кого-то ещё и было что сказать,
сейчас это было уже невозможно. Распорядитель сделал кому-то знак,
и над безмолвием лётного поля разнеслись звуки труб. Сперва они, радостные,
светлые, показались неуместными здесь. Но постепенно уверенная сила
песни о пути в лучшее будущее победила тяжёлую атмосферу потери чего-то важного и драгоценного; море людей чуть двинулось в едином ритме,
словно освобождаясь от боли, и через несколько минут тысячи голосов присоединились
к последнему «Advance Australia fair!2» Так в старину провожали
погибших на войне.
Биргитта не произнесла ни слова за всё время церемонии, не отвечала на
невысказанные вопросы Нильса, стояла неподвижно, как памятник всем потерям.
Только когда один за другим стали гаснуть фонари над лётным полем,
когда толпы людей двинулись в разные стороны, она отпустила плечи
сына и сняла тёмные очки. Глаза её были красными, но теперь ей некого было
смущаться.
— Нильс... Никулаус Валлё, — она посмотрела в лицо сына долгим
взглядом, где приказа и мольбы было примерно поровну. — Я хочу, чтобы
ты обещал мне одну вещь. Я хочу, чтобы ты не занимался этим спортом...
вообще всеми этими полётами. С меня хватит того, что они отняли у меня
мужа. Ты всё, что у меня есть, Нильс... не бросай меня...
— Я обещаю, мама, что не буду заниматься опасным спортом, — хмуро
сказал Нильс. — Мне лично жизнь не кажется тусклой и унылой, лишнего
адреналина не надо.
— Малыш, — всхлипнула Биргитта, прижимая его к себе. Впервые в
жизни она почувствовала, что её сын — не ребёнок, что он вырос и в самом
деле стал теперь её опорой. Нильс погладил её по руке — тоже как взрослый,
с обещанием защиты:
