— Не заговаривай мне зубы, — сейчас она заплачет, потому что очень
жалеет его и себя. И Нильса, конечно. — Что мы будем делать, если ты разобьёшься?
— Мы не вечны, Бритта. — Когда она плачет, хочется обнять её, погладить
по роскошным светлым волосам и ничего больше не говорить, пока она
не перестанет плакать и не потянется к его губам своими... Но когда она так
далеко, у экрана, там, дома, на Земле, как её успокоить, чтобы не повторять
горькую, жгучую правду, которую она знает и так?
— Никто не вечен, — ну вот, всё-таки заплакала, слезинка ползёт по
бледной щеке, бедная маленькая одинокая Бритта... — Все могут попасть
под поезд, но никто не лезет под колёса нарочно! Все нормальные люди...
А вот это подло! Это запрещённый приём. Мне жаль тебя, малыш, но на
это я должен ответить.
— Я не собираюсь жить как все нормальные люди. Я говорил тебе это
ещё давным-давно. И ты согласилась. Ты взяла на себя этот груз — жить со
мной, с моими мечтами и делами, с тем, что мне нужно и дорого. И я согласился
взять на себя то, что составляет твою жизнь. — Так, только не надо с
ней резко, она вспыхнет и такое начнётся... — Разве я хоть раз упрекнул тебя
за твою работу? За то, что ты неделями не бываешь дома? За то, что
Нильс, когда был маленьким, успевал забыть твоё лицо и пугался незнакомой
тёти, когда ты возвращалась из командировок? За то, что тебе надо было
проходить практику и поэтому приходилось откладывать отпуска на зиму?
За то, что тебя выдёргивают из постели в три часа ночи и ты бросаешь
семью и бежишь к своим больным?
Осмунд помолчал — говорить долго было ещё трудно:
— Я согласен на это: это твоя жизнь, она дорога тебе. Почему ты отказываешь
мне в таком же праве?
— Потому что я со своими больными не рискую жизнью на дырявом
космическом корыте, — всхлипывала Биргитта. — В моей работе нет опасности
большей, чем опрокинуть пробирку с анализами. А ты мог умереть!
Осмунд улыбнулся:
— Да не мог я умереть, ну что ты говоришь такое. Это же Венера!
— Ах да, это же Венера, там безопасно, как у дома на лужайке! — передразнила
Биргитта, но плакать перестала. — Я не пристаю к тебе с твоими
морскими экспедициями, Олле, я знаю, что тебя от моря за уши не оттащить.
Но то — работа, а это...
— Бритта, — Осмунд вздохнул. Опыт говорил ему, что разговор приближается
к финальной фазе. Сейчас жена или успокоится, или хлопнет
дверью на два-три дня. — Бритта, мои морские экспедиции — это заменитель
той работы, которой я заниматься не могу. Это я тебе тоже говорил.
Наука, погружения, кораллы всякие — это всё очень интересно, но это не
моя жизнь. Моя жизнь — там. За атмосферой. Я уже расстался с большой
мечтой, а теперь ты хочешь отнять у меня всё остальное?
