— Пиши: «Чай»! — быстро сказал Сейберт, и фонарь вспыхнул.
Миноносец отсверкал: «Ясно вижу» и почему-то замолчал. Потом была темнота и тягостное ожидание. Потом Никита Веткин вынул из кармана руку. В ней был табак и бумага.
Миноносец удовлетворился ответом. Противники говорят на одном языке и почти по одному своду. А слово «чай»... Может, у них что-нибудь и значит. Вот и договорились.
— Хвала чаю, — сказал Сейберт, беря остывшую кружку.
10
Ветер свежел. Когда судно без хода, его болтает совершенно невыносимо. Садит кормой и кладет на борт, потом перекладывает на другой борт и зарывает носом в грязную пену. От такой толчеи болит голова.
Была плохая видимость, низкие тучи и пустое море. В западной стороне горизонта дым: может, «Коцебу», а может, и белые.
— Пойду я в машину, — сказал Веткин. — Надо заштопать трубу. Здешний механик, кажется, из дураков.
— Серый, как штаны пожарного, этот механик. Ровно ничего не понимает, — согласился Сейберт. — Чему будешь его обучать, комиссар?
— Механик мне ни к чему. Сам я, думаешь, кто такой? Я вот про тебя знаю, что до революции ты ножками шаркал, а что ты про меня знаешь?
— Водопроводчик. Ватеры чинил, — не задумываясь ответил Сейберт.
— Слесарь я. Шесть лет паровозы в Брянске строил, а ты... — Веткин не докончил, махнул рукой и ушел переодеваться в рабочее платье, которое занял у обваренного смазчика.
Мин здесь быть не должно, но могут появиться разные корабли, — одному из двоих следовало оставаться наверху. Можно и в рулевой рубке: через большие стекла всё видно и не холодно. В рубке Сейберт расставил свое парусиновое кресло. Старое, дважды поломанное и починенное, с заштопанной и засаленной парусиной, купленное на Волге за коробку зефира и сопутствовавшее ему во всех его походах.
Откинувшись на спинку, он вслух читал лоцию Черного и Азовского морей. Вслух, чтобы наслаждаться своим голосом, — в рубке он был один. Дочитал до конца главы, осмотрел помещение, в нактоузе обнаружил распухшую колоду карт и на полке разложил пасьянс. Пасьянс не вышел, тогда со вздохом он снова сел в кресло и стал сочинять веселые, но неприличные стишки. Постепенно темнело. В двадцать часов на зюйд-весте вспыхнул прожектор. Он светил только в вестовую четверть и не мог быть неприятельским.
— Сазальник, — сказал Сейберт. — Дальше дрейфовать не следует — берег. Отдадим якорь и ляжем спать. Аминь.
11
Утром открылся берег, слева расплывшийся в тумане, а справа срезанный мысом Сазальник. Дежурной канлодки не оказалось. Пустое море и редкий холодный дождь.
