Волны сочувственно шептались, качая маленькое суденышко. Джереми, задумался и не заметил, как заснул. А когда проснулся — лодку уже порядком отнесло от берега.
— Черт! Попадет теперь от Хорька, — прошептал он сердито, глядя из–под руки на сияющее солнце, и начал грести к берегу.
Он еще тащил лодку из воды, а его уже разыскивали.
— Джееееее! — Хайли возбуждённо махал руками, торопясь и увязая в гальке.
Джереми снял наушники.
— Чего?
Тотчас его окутала музыка, наползающая со стороны Эколы. Сладкая и рассыпчатая, как вчерашний кекс. Джереми поморщился. Сквозь музыкальную пелену резкими всплесками пробивались одинокие крики чаек.
Хайли худ и чёрен, в джинсовых шортах и по пояс гол, а в его тугих кудряшках пузырится солнце.
— Так ты в наушниках! А я распинаюсь тут зазря. Что слушаешь?
— Тишину.
Приятель покосился на него недоверчиво.
— А я соул–рэп. Но одним ухом. А то так отключишься с концами и проворонишь всё на свете.
— Тишину нельзя слушать одним ухом, — сказал Джереми.
Если ты болтаешь со своим лучшим другом, пытаешься сквозь назойливый самодельный хит разобрать шелест волн, а думаешь, в каком она сегодня настроении — разве это не любовь?
Хайли переминался с ноги на ногу. Его плечи антрацитно блестели, словно намазанные маслом.
— Потом будешь тишину слушать. Пошли, тебя Хорёк к себе требует.
— И как он только замечает, кто пришел, а кто — нет? Ну, пропустил я эту медитацию, ну и что? Мир из–за этого перевернулся?
Хорьком в Эколе звали школьного психолога. Не из–за фамилии Фреттхен — вряд ли кто–то знал, как она переводится с немецкого. А потому, что зубы у него выдавались вперёд, как у грызуна. Впрочем, Хорёк был парнем добродушным. Тощий, рыжеватый и лысоватый, он любил поболтать с вверенными его попечению подростками. Каждый день вызывал в свой кабинет то одного, то другого, а иногда и по нескольку человек сразу, и вел пространные беседы «за жизнь», или предлагал ответить на пару ничего не значащих вопросов, или придумать рассказ по картинке. Последнее называлось ассоциативным тестом и казалось Джереми особенно бессмысленным.
Страстью Хорька была кулинария. Проявлялась она приступами — рыбный приступ, вегетарианский, сырно–молочный, кофейно–шоколадный или экзотический. На экзотику Фреттхена, к счастью, тянуло не часто, а когда такое случалось, он ползал по скалам, выковыривая из щелей в камнях жуков, ловил кузнечиков и выискивал на пустыре за рабочим посёлком какие–то специальные травы. Получалось необычно и вкусно — если не задумываться об ингредиентах. Редкие смельчаки отваживались попробовать, но кто соглашался — не раскаивались.
