Василевский смешался, и начальник Генштаба это заметил.
— Что, удивил вас? — усмехнулся Борис Михайлович. — Люди, голубчик, встречаются разные. Есть герои, у которых истина воплощается в их делах, у таких есть свой корень в жизни, у них многому можно научиться. А есть фарисеи, они ничего путного не делают, где надо сказать правду, они лицемерят.
— Есть такие и среди военачальников?
— Сколько хотите! — едва ли не воскликнул Шапошников. — И один из них — Клим Ворошилов. Нередко он напоминает мне лицемера и ханжу, хотя по натуре он человек смелый. Иногда его смелость граничит с безрассудностью. И что меня возмущает, так это то, что частенько он поёт не своим голосом...
«Голосом вождя», — подумал Василевский, а вслух сказал:
— Я всегда считал, что Ворошилов — человек волевой.
— Ошибаетесь, — усмехнулся Шапошников. — Клим — человек без темперамента, я бы сказал, без прометеевского огонька! Да-с, голубчик, без прометеевского огонька!.. Ладно, займёмся делом. Так о чём я вам говорил?
— О том, что вождь зарубил наш план...
— Вот-вот, зарубил. Меня это, естественно, задело, и я возразил.
— И как он на это реагировал?
— Он поступил просто и разумно — поручил командующему войсками Ленинградского военного округа Мерецкову разработать свой вариант прикрытия северо-западной границы. Я согласился.
— В оперативном отношении Мерецков подготовлен хорошо, — заметил Василевский.
— Да, но успех в сражении достигается не только решением чисто оперативных вопросов, — возразил Шапошников. — Тут учитывается многое. Скажем, где и какими силами наносить главный удар, чтобы решительно сломать, опрокинуть оборону противника. — Начальник Генштаба глубоко вздохнул, задержал дыхание. — А что главное в обороне финнов? Линия Маннергейма! Это целая система долговременных фортификационных сооружений и заграждений Финляндии на Карельском перешейке. Её передний край находится в тридцати двух километрах от Питера, общая протяжённость сто тридцать пять километров, а глубина до ста километров. Пока её одолеешь, можно и штаны потерять.
Василевский засмеялся, но, видя, что Шапошникову не до смеха, добродушно произнёс:
— Борис Михайлович, вы, наверное, готовы прочесть целую лекцию про линию Маннергейма? Вы были знакомы с её творцом?
Шапошников ответил не сразу. Видимо, он старался вспомнить что-то из тех далёких и безмятежных лет, когда был молод и жил надеждой, что сделает себе блестящую военную карьеру. Или, быть может, Борис Михайлович из бурной ратной жизни Маннергейма хотел вырвать какой-то запомнившийся ему штрих?
