Петръ Петровичъ ужаснулся.
– Да что, твой хозяинъ съ ума сошелъ, что-ли? – накинулся онъ на дворника.
– Намъ это неизвѣстно, – спокойно отвѣтилъ тотъ. – Намъ только сказано, оповѣстить жильцовъ. Кому, значитъ, не нравится, такъ чтобъ съѣзжали.
– Ну, такъ скажи, что мнѣ не нравится, и я съѣду.
– Мы это очень понимаемъ.
И вотъ, съ этого дня жизнь Петра Петровича Гладышева была окончательно отравлена. Еще раньше, чѣмъ онъ предпринялъ поиски за квартирой, онъ уже ощутилъ отраженіе калабановской политики на всѣхъ крупныхъ и мелкихъ сторонахъ своего существованія. Извозчики, возившіе его въ департаментъ за 20 коп., стали, словно сговорясь, требовать 30 копѣекъ.
– Почему-же, почему, если раньше я всегда ѣздилъ за двугривенный? – спрашивалъ озадаченный Петръ Петровичъ.
– Помилуйте, сударь, сами знаете, нынче все дороже стало, – отвѣчали ему извозчики.
Хозяйственные счеты точно также стали рости съ неумолимой послѣдовательностью. Вмѣсто 3 рублей кухоннаго расхода, счеты кухарки поднялись до 3 >1/>2, потомъ до 4 руб.
– Почему? – допытывался Гладышевъ у кухарки.
– Кто ихъ знаетъ, лавочниковъ; говорятъ, нынче все дороже стало, – объяснила та.
Дача въ Павловскѣ, которую Гладышевъ пять лѣтъ кряду нанималъ за 300 рублей, вдругъ оказалась цѣною въ 400. Ломовые извозчики, перевозившіе его пожитки всегда по четыре рубля съ подводы, потребовали по шести руб. Дворникъ на дачѣ, довольствовавшійся за воду пятью рублями, заломилъ восемь, и едва помирился на семи.
– Почему? почему? – уже съ растеряннымъ видомъ спрашивалъ всѣхъ Гладышевъ.
И отъ всѣхъ получалъ одинъ и тотъ же отвѣтъ:
– Сами знаете, нынче все дорожѣ стало.
Но почему же самъ онъ не сталъ дороже? Почему онъ по прежнему получаетъ три съ половиной тысячи казеннаго жалованья, и полторы тысячи за занятія въ одномъ частномъ учрежденіи? Этого ему никто не могъ объяснить, но общій голосъ твердилъ одно и то же:
– Нынче все дороже стало.
Это былъ какой-то стихійный звукъ, стоявшій въ воздухѣ, и вмѣстѣ съ воздухомъ проникавшій все существо его. До такой степени проникавшій, что Петръ Петровичъ началъ даже какъ будто заговариваться, и на вопросъ жены, вѣтрено-ли сегодня на дворѣ, иногда отвѣчалъ:
– Сама знаешь, нынче все дороже стало.
Надо было, однако, привести въ извѣстность, выразить въ цифрахъ все то, что означала эта жестокая фраза, этотъ стихійный звукъ, эта отрыжка калабановскаго пищеваренія. Петръ Петровичъ подсчиталъ, и ужаснулся. Выходило, что не касаясь квартирнаго вопроса, огульное наращиванье цѣнъ на все потребное въ жизни составляло уже болѣе тысячи рублей въ годовой смѣтѣ. А при этомъ жена весьма резонно ставила на видъ, что Липочка, старшая дочь, кончила гимназію, и съ осени ее придется возить къ знакомымъ, и у себя собирать гостей; и что остальныя дѣти тоже стали на годъ старше, и содержаніе и воспитаніе ихъ требуютъ лишнихъ расходовъ, – а вѣдь ты, – добавляла жена, – ты самъ знаешь, нынче все дороже стало.
