Такую же фальшь не трудно усмотрѣть и въ томъ употребленіи какое дѣлаетъ г. Пыпинъ (впрочемъ повторяя лишь весьма не новую уловку) изъ стихотворенія Пушкина Чернь. Понятно что стихотвореніе это, такъ много послужившее въ рукахъ недоброжелателей великаго поэта, вовсе не имѣетъ значенія авторской profession de foi, которое всячески старались придать ему. Поэтъ оставившій намъ столько капитальныхъ созданій своего творческаго духа не имѣетъ надобности въ прагматическомъ изложеніи своихъ идей и взглядовъ, эти идеи и взгляды живутъ въ его произведеніяхъ, находящихся у каждаго на лицо. Пушкинъ могъ въ отдѣльномъ стихотвореніи объяснить свое понятіе о поэтѣ какъ служителѣ Аполлона, и въ тоже время въ собственной дѣятельности отступать отъ этого идеала, хотя бы по той простой причинѣ что онъ чувствовалъ въ себѣ не только поэта, но и писателя въ болѣе общемъ значеніи, и даже журналиста. Выше мы указывали на жизненныя, воспитательныя задачи руководившія Пушкинымъ при основаній Современника; одно это обстоятельство достаточно свидѣтельствуетъ что поэтъ, носивъ душѣ своей идеалъ жреца Аполлонова, въ то же время далеко не чуждался «житейскаго волненья» и «битвъ», и сознавалъ что выраженный имъ въ піесѣ Чернь идеалъ не подходитъ безусловно ко всякой эпохѣ и ко всякому народу. Г. Пыпинъ самъ очевидно различаетъ разницу въ понятіяхъ о поэтѣ и писателѣ вообще, хотя въ своей статьѣ намѣренно спутываетъ эти представленія. «Пушкинъ», говоритъ онъ, «недаромъ заявлялъ свое пренебреженіе къ «черни», то-есть къ обществу которое вздумало бы ждать отъ литературы какого-нибудь живаго участія къ своимъ нравственнымъ интересамъ» и пр. Здѣсь чернь весьма произвольно замѣнена обществомъ, а поэзія – литературой, хотя каждый знаетъ что эти понятія далеко не синонимы. Для непредвзятаго же сужденія совершенно ясно что Пушкинъ разумѣлъ подъ «чернью» ту необразованную толпу которая восхищалась Кавказскимъ плѣнникомъ и отвернулась отъ Бориса Годунова, и опять нельзя не улыбнуться при мысли что этой толпѣ г. Пыпинъ приписываетъ ожиданіе «отъ литературы какого-нибудь живаго участія къ своимъ нравственнымъ интересамъ» – какъ будто эти нравственные интересы были болѣе выдвинуты въ Кавказскомъ плѣнникѣ или въ Русланѣ и Людмилѣ, чѣмъ въ позднѣйшихъ созданіяхъ великаго поэта!
«Когда въ дѣятельности Пушкина», говоритъ г. Пыпинъ въ вышеприведенной выдержкѣ изъ его статьи, «настала пора чисто-художественнаго творчества, интересъ общественный сталъ для него довольно безразличенъ.» Вотъ альфа и омега тѣхъ лицемѣрныхъ обвиненій съ которыми обращается къ памяти поэта петербургскій журнализмъ! На чемъ однако основано это обвиненіе? Открываемъ томъ лирическихъ стихотвореній Пушкина, и что же мы находимъ тамъ подъ 1836 годомъ, послѣднимъ годомъ его поэтической дѣятельности? стихотворенія: «Когда за городомъ задумчивъ я брожу» и «Когда великое свершилось торжество», то-есть именно тѣ піесы въ которыхъ съ особою силой сказались у Пушкина мотивы не усматриваемые г. Пыпинымъ и предъ которыми самыя излюбленныя стихотворенія позднѣйшихъ «гражданскихъ» поэтовъ кажутся чемъ-то очень жиденькимъ и слабенькимъ. Еслибы современная критика отличалась хотя маленькимъ художественнымъ чутьемъ, она догадалась бы что вся поэзія г. Некрасова вышла изъ этихъ мощныхъ произведеній Пушкина, никогда однако не сравнившись съ ними не только въ поэтическомъ, но даже въ
