Но тут вмешалась весна тринадцатого года, которая была тем более сумасшедшей, что Сергей принял ее в Сокольниках. Вначале солнце так выбелило снега, что нельзя было ступить шагу, не вытянув руки, слезы лились ручьями. Потом снега были сметены в три дня ростепелью, какой здесь давно не видела земля. А затем теплынью заволокло землю. Господи, с чем сравнить это?.. Великое беспокойство объяло Сергея, тоскливое и сладкое. Неведомые силы пришли в движение, их посылала ему земля, дома, деревья. Стыдно сказать, что он вдруг пошел из одного конца Сокольников в другой, пошел без цели, останавливаясь перед домами, шитыми крашеной дранкой, глядя на мезонины, вознесшиеся в небо, на звонколистые купы старых берез, распустившиеся раньше времени. Он вдруг ощутил в себе некий мотив, мотив весны, ничего подобного с ним не было прежде. Он не знал, как прервать это состояние, как из него выйти, хотя, откровенно говоря, выходить не хотелось. Что это было за состояние, было ли у него имя? Казалось, эти дома, деревья, земля, трава, небо вошли в тебя, и их пробуждение с непонятной тревогой и силой поселилось внутри твоего существа, «Да не чокнулся ли ты, Сережка? — спросил его Герман. — Куда тебя взвило?.. Спускайся, спускайся, дружок!»
Легко сказать «спускайся»! Вот так, не успев спуститься на грешную землю, он внял советам дяди Кирилла и уехал во Францию.
Стеффенсу позвонили из Наркоминдела и сказали, что Ленин готов принять американца завтра, 14 марта.
— Значит, завтра? — задумался Стеффенс. — А что сегодня? Может, есть смысл повидать сегодня мадонну Литту?
— Простите, Стеф, но мадонна Литта не в образе ли молодой Крайновой? — спросил Цветов, он знал, что американца могла повлечь в Замоскворечье и возможность еще раз взглянуть на хозяйку дома.
— По–моему, так рано замоскворецкая Литта не возвращается домой, — произнес Стеффенс. Ответ был лишен категоричности и давал возможность американцу не выказывать намерения явно. — В конце концов, у пас дело к Крайнову, а не к Крайновой, а он к этому часу уже дома… — засмеялся американец, он радовался своей находчивости.
Цветов позвонил в Замоскворечье и получил ответ, немало воодушевивший: Крайнов готов был принять американцев, а заодно и Цветова. Пока они огибали Александровский сад, а потом перебирались долгим мостом на ту сторону реки, хозяин замоскворецкого дома растопил печь, дрова взялись не сразу, в комнату потянуло сырым дымком, так дышит лесной костер, в который подбросили хвороста, побывавшего на дожде.
