Смерть в Версале[редакция 2003 г.] | страница 52

Я делюсь с гостями своими воспоминаниями. Они внимательно слушают меня. Камилл с удовольствием доедает печенье. Меня, конечно, немного шокирует его вольное поведение.

Входит мой супруг. Мы говорим об Иве. Жаль, не успели закрыть эту тему. Любое упоминание о кузене раздражает Жан — Пьера, чего я стараюсь не допускать. Он испытывает достаточно волнений за день, зачем ему беспокойства дома!

Меня зовут Жан — Пьер Гонди. Мне 28 лет, но я выгляжу на все 35. Виной всему суровая жизнь. Все эти годы я боролся, шел вперед, хотя меня не пускали, хотели втоптать в грязь! Наконец я добился своего! Я прочно стою на ногах. Но без моей дорогой супруги мое счастье было бы неполным.

Она является олицетворением домашнего уюта, в ней есть все доброе, домашнее. Она относится к нашему дому трепетно и очень старается создать приятную атмосферу. Нельзя не заметить, что в беседе с ней забываются насущные проблемы, уходит усталость. «Счастлив тот, кому досталась такая жена!» — люблю повторять я.

Ко мне пришли какие–то люди. Они говорили с моей женой об Иве, об этом ненавистном мне негодяе. Я пришел к середине разговора.

Супруга объясняет мне цель их визита. Им нужна моя помощь в расследовании. Говорят, Морьес умер не своей смертью. А черт его знает!

— Вы виделись с Ивом? — спрашивает меня один из гостей, его имя Робеспьер.

У меня хорошая память на имена.

— Очень редко, и то случайно, — отвечаю я. — Вот, например, недавно на ужине у нашего кредитора. Только не спрашивайте, какие чувства я питаю к Иву, это и так понятно…

— Вы знакомы с Натали Планш? — спрашивает Робеспьер.

— Да, это наша поденщица, — говорю я. Свою работу она делала хорошо. Только постоянно норовила что–то стащить.

Моя жена не любит, когда наговаривают на людей. У нее, в отличие от многих дам, нет даже склонности к сплетням.

— Нет, она не была воровкой, — спешит заверить супруга. — Она тащила по мелочам: сладости с кухни, табак из табакерки, листы бумаги с письменного стола, любила нарвать цветов в саду. От этого никому хуже не становилось.

Я с ней соглашаюсь.

— Что вы можете сказать о мсье Морьесе? — задает Робеспьер еще вопрос.

— Конечно, о мертвых или хорошо, или нечего, но он был слишком жадным до денег, — говорю я. — Для меня деньги не цель, а средство! Для него они были Богом. К тому же его чрезмерные задатки командира могли вывести из себя кого угодно. Но я бы не сказал, что он был тем типом, которого следовало бы убить. Участь жертвы убийства он не заслужил. Есть люди более достойные этой кары.