— В следующий раз проткну на хер.
Только вот сегодня Сергей готов был проткнуть, прострелить, раздавить Попеску — бездаря, идиота и наглеца.
Всю дорогу от университетской раздевалки до площадки консерватории — а это три минуты бега — Попеску, задыхаясь и захлебываясь, спешно перемалывал вчерашнюю прогулку с Таней в парке, завершившуюся, с пересадкой в пиццерии, ночью в одной постели на двоих.
Это было явно лишним. Остальным одногруппникам Сергей готов был простить и прощал все — и изматывающие ночи с Таней и рассказы об этих ночах. Все они были, в общем–то, не плохими малыми. Ничем не хуже его самого, старался быть объективным Сергей. Но Попеску… Туповатый бычок, из которого город так и не выветрил ни сырой смрад деревенского дома — кажется, они там, в деревнях, обмазывают дома навозом, — ни простодушное хамство, читавшееся у него на всем пространстве между ушей.
Идиоту было понятно, что Таня мстит. Ему, Сергею, конечно. А ведь можно было предвидеть. Из того же разговора с Сашкой Терлецким (да–да, и у него было с ней, причем одним из первых), который внезапно оборвал изложение собственной истории сексуального опыта с Таней, от прослушивание которого Сергею хотелось спрятаться под собственным вонючим матрасом.
— Она, кстати, спрашивала, какой ты, — сказал вдруг тогда Сашка.
— В смысле, какой? — удивился Сергей.
— Ну, типа, нормальный вообще?
Сергей решил, что лучше угрюмо промолчать.
— Я, конечно, заливал как мог, ну, — Сашка покосился на Сергея, — в положительном для тебя смысле. Только ее это почему–то разозлило. Ты, кстати, не в курсе, почему?
Тогда Сергей лишь равнодушно дернул плечами, но теперь в утробе его терпения словно открылась язва.
— С америкосами после тебя разберемся, — потянул он Мишу, и тот, не переставая улыбаться, последовал за Сергеем — в закуток за углом консерватории, вечно усыпанный битым стеклом, будто здесь располагался пункт по уничтожению бракованных бутылок.
Чтобы ненароком не травмироваться до начала поединка, они, как опытные болотоведы, перепрыгивали след в след, пока не оказались на свободном от стекол участке, опасаясь, правда, не прощального засоса трясины, а осколка, вспарывающего не хуже любого лезвия подошву обуви, и впивающегося в подошву ноги.
Сергей оглянулся: к стене была приделана старая, с распахнутыми серо–зелеными, в ржавую крапинку дверями, трансформаторная будка, а прямо за его спиной лежала массивная, уже целиком ржавая хреновина с круглыми металлическими чашками, нанизанных на похожее на старую телевизионную антенну переплетение из тонких и длинных штырей.
